Сергей Дунаев - Приговоренный к жизни

— Лучше тогда исполни мою просьбу, — сказала Марина, — мне очень больно от того, что ты убил тех, кто был мне так дорог… Она не разрешила, но и не запретила. И Станислав решился все же прикоснуться к ней и сделал это. Она не ответила, не протестовала. Верно, думалось ей о своем, а рыцарь, так низко павший у ее ног, был на самом деле далеко далеко от нее. Он предложил ей свое сердце в обмен на ее благосклонность, ибо не представлял себе больше жизни без ее глаз.

— Ты идешь на опасное дело, — сказала Марина, — не будь так уверен, что тебе предстоит жить. Тогда он предложил ей спасти и ее, и ее братьев по вере — он знал, что их ищут и опасность угрожает им. Марина тихо кивнула ему, соглашаясь, если все пройдет удачно, встретиться на углу двух старых улиц, им одним известном, чтобы он увез ее в Могилев, и дальше — в родную Варшаву… Он словно горел в бреду, даже не заметил, как она ушла. А его сморил тягостный сон без снов…

Наутро Станислав спрятал острый кинжал так, чтобы не вызвать подозрений и отправился в церковь на праздничную службу. На то были свои поводы, и немало. Успех в последние месяцы неизменно сопутствовал польскому оружию, противящиеся трону были повергнуты в уныние, и даже борьба с врагами веры христовой принесла неожиданный в этой глуши успех. Он узнал, что назавтра ему предстоит покидать город и ехать во Францию, и сам не заметил, как улыбнулся улыбкой, так напоминающей улыбку Марины — ведь знал, что не предстоит. Но он старался казаться спокойным, что мало ему удавалось. Просто никто не обратил внимания на его внезапную бледность и безумие его проклятых очей. А он подошел ближе, нервно сжав пальцами рукоятку кинжала, прикидывая, как легче будет нанести удар. И когда служба уже заканчивалась, он решился. Вернее просто некая сила выхватила его из рядов воинов, почтительно склонившихся перед алтарем… Он схватил нож и ударил его святейшество в сердце, посреди храма. Он ждал, что небеса разверзнутся. Ему было все равно. Но ничего такого не произошло. Народ в ужасе бросился в стороны, и только два шляхтича, его большие друзья, выхватили мечи и бросились на него. Станислав не был вооружен, но были с ним любовь и безумие. Одного он свалил сильным ударом, другого ударил в плечо ножом, и тот с криком упал. Тогда Станиславу удалось, пользуясь их замешательством и ужасом, выбежать из церкви. Там ждал его вороной, который помчал его на тот заветный перекресток, где он ждал увидеть Марину и спасти ее. Она была там. На грязной мостовой, рядом с одним из тех, кто раньше был с ней в лесу. Даже дымок еще вился из красивого ствола пистолета в руках графа Пшекруя Кранского, выстрелившего в нее секундой раньше. И Марина была мертва, так лежала она прелестная и одинокая на мостовой. И не быть ей никогда ни взрослой, ни старой — а лететь белокурым ангелом над землей. Граф Пшекруй радостно обернулся к пану Станиславу, приветствуя благородного сородича. А тот учтиво поклонился в ответ и пустил коня аллюром навстречу графу. Станислав улыбался, не выдавая чувств — их невозможно было выдать. Подъехав к Пшекрую, он выхватил окровавленный нож… Марина научила его быть спокойным и печальным.

III. ТЕНИ СКВОЗЬ ПОЛНОЧЬ

Ее письмо без слов — один лишь запахУпал на пол разорванный листокА в третьей комнате совсем ненужный богДержал его в своих железных лапах

В четвертой комнате захлопнулось окно«Вы право были правы» — так легкоОна взошла на скользкий подоконникЧто было близко, стало высоко«Вы право были правы, так легко…»

1. ПЕРВЫЙ РАССВЕТ В МОСКВЕ

Словно ночь еще и не ушла, а в небе уже — безмолвные тени летают. Никогда, никуда… Мне страшно, да? — нет, все же нет; я разучился бояться, я уже не умею. Как будто сон закрывает глаза и говорит: успокойся, все в норме. Треволнения оставь наивным; ты, кто уверовал в себя сам, тем да будешь иметь силу. А оставишь веру на мгновение — тогда и мы оставим тебя. Не вздумай…

Казалось, я шел к луне через чистое небо перед рассветом. Тихо было вокруг, я хотел испытать силу: сколько мне хватит лететь? (А все летел и не останавливался). Там, на луне, они встретили меня и сказали вернись. Еще рано тебе сюда; мир твой, мы сами сказали это, но не торопись. Вначале попробуй на земле, если ты настоящий. Тебя ждут, не задерживай тех, кто ждет тебя там. Сердца их болят, они устали, Даэмон…

Даэмон? Это странное имя, шутки ради заменившее мне все и себя самого, отравившее небо смутными догадками, передоз… как наркоманский передоз вонзенное в больные вены этого мира, чтобы опрокинуть его совсем. Мне надо быть… Я уже кому-то должен, чья-то вера заставляет меня совершать неуверенные мои поступки… дурацкие такие. Быть безжалостным. Это трудно, когда вокруг моей непонятной дороги тени тех, кто ближе мне чем я сам. Но все же… я должен идти. Мой Лорд, где ты? Опять и опять и опять я пишу тебе письма, как Дардаэдан любимой, оставляя их где можно, и ты их читаешь (верю). Не говори мне, что «мудро молчишь». Мудрость — оставим ее этим всяким, мы же с тобой не были мудрыми, мы были дети малые. Невинные, смелые. Разжигающие огонь где нельзя. Но, честно, спроси меня кто сегодня: хочешь, чтоб все обернулось, как было? я отвечу нет. Меня ждет город Владимир, рядом со мною — еще больше поседевший хранитель Страшного дара, он сам не свой от моих безумных дел… я-таки открыл себя вражьим тварям, и получил от них. Мне пришлось дать первый бой еще там, в Полесье, где законы войны никак не позволяли. Но кто я, чтобы играть по их правилам? Они сунулись и ушли ни с чем… и я уж постарался, чтобы их к тому же стало несколько меньше.

Неотступно шли они по нашим следам до самой Москвы, где мы растворились в хитросплетении улиц и миазмов и они тоже, казалось, отступили. Ушли — выжидать.

— Потери наши минимальны, Даэмон. Пора начинать все по-настоящему.

Я взглянул ему в лицо, надломленной усмешкой искривив то, что было в зеркале напротив. Темный бархат портьер дышит неслышно, кто там, кто?.. Я ведь знаю…

А еще пришли двое. Сказали — странники, но мне ведомо, откуда они. Первый — невзрачный на вид тип в сером плаще — странно подумать, он весь будто из другого совсем времени… Второй — высокий, с перевязанным глазом, звать его Амаль Осман, говорят, он страшный маг.

— Брат Люцифер, — спросил первый, — скажи, долго ль нам ждать?

— Совсем не надо; начинайте, — ответствовал я.

— Позволь тогда оставить тебе вот это, — он положил на пол сверток, не касаясь моих рук, — оно поможет тебе добраться туда, куда ты хочешь.