Ольга Денисова - Берендей

– У него джинсы за шестьсот рублей, и свитер, небось, самовяз.

– Людка, таких джинсов не бывает.

– Ага, ты просто хорошо живешь, и не знаешь. На любом вещевом рынке.

– А самовяз сейчас в моде, между прочим.

– Он в моде, когда тебе его за пять тысяч под заказ связали. А когда бабушка три старых распустила и новый сделала, это, прости меня, совсем другое.

– Людка, ты говоришь такую ерунду! Ну, причем здесь деньги! Ну, при чем здесь стоимость одежды!

– А он и как мужик мне не нравится. Мне нравятся брутальные мужчины. Вроде Ивана, царство ему небесное.

– Это Иван брутальный? Да он в жизни сам копейки не заработал.

– А при чем здесь деньги? Я про внешность говорю. А зарабатывать ему и не надо, у его папаши денег на десять жизней накоплено.

– А мне как раз такие нравятся. Ой, Людка, как я в него влюблена!

Берендей открыл воду. Это было слишком. Он почувствовал себя подлецом. Он больше никогда не будет пить. Но, черт возьми, он услышал это! И будь что будет. И пусть приходит бер, и пусть она ему не пара, и пусть они завтра расстанутся и больше не увидятся никогда. Но он будет знать, что она тоже… Он не смел даже мысленно произнести того слова, которое с легкостью сказала она.

Когда он вышел из ванной, девчонки сидели на кухне и пили чай. Он подошел к ним, наклонился к Людмиле и тихо, так чтобы не услышала Юлька, шепнул ей на ухо:

– Мои джинсы стоят восемьсот рублей.

Людмила смутилась, но Берендей улыбнулся ей и подмигнул.

– Юль, можно тебя на минутку? – спросил он, и, повернувшись к Людмиле, добавил, – я верну ее через пять минут, обещаю.

Он вывел ее в гостиную и закрыл дверь на кухню. Как и вчера ночью, в окна сочился синий свет далеких фонарей. И, как и вчера, в углу поблескивала елка.

– Смотри, здорово, правда? – он приобнял ее за пояс.

Она почему-то дрожала.

– Тебе все еще хочется чего-нибудь волшебного? – спросил он шепотом.

Она кивнула.

Он повернулся к ней лицом, нагнулся и поцеловал. Он хотел просто коснуться ее губами, но не удержался. А потом почувствовал ее руки на своих плечах и неумелое подрагивание губ – она отвечала.

Берендей с трудом оторвался от нее и прижал ее голову к груди, перебирая ее волосы.

– И пусть приходит бер, – шепнул он.

И не успел он это сказать, как понял, что бер пришел. Берендей ощутил его присутствие так же ясно, как чувствовал Юлькины волосы под рукой. Но вместо этого услышал отчетливый стук в окно. Стучали в «красную» комнату, но и в гостиной ему это было слышно. И бер так стучать не мог. Так стучит человек. Кулаком.

Он услышал, как встала Антонина Алексеевна и пошла не веранду.

И Берендей внезапно все понял.

Он кинулся ей наперерез, но не успел – она подходила к двери.

– Не открывайте! – крикнул он, – Не открывайте! Это не человек!

Леонид проснулся ночью в палатке, среди запретного леса и впервые подумал, что они нарушают закон. И если их поймают, то мало им не покажется. Одно дело – войти в погранзону, не такое уж и нарушение. Выяснят все и отпустят. И другое дело, если их поймают за руку с медвежьей шкурой – сразу договорились, что тушу брать с собой не будут, закопают на месте. Вот тут все будет зависеть от того, возьмет инспектор денег, или нет. Если не возьмет, не сладко им придется.

Рядом храпел Валерка, университетский его дружок. Валерку не трясли вопросы с законом. Он вообще не сомневался, что их дело выгорит, а трудности на пути только придают остроты ощущениям. В соседней палатке спал их проводник и Валеркин коллега. Они тоже ни в чем не сомневались, проводник уже не в первый раз водил охотников на этот участок – и все проходило отлично.

Но Леониду так не казалось. Тревога, разбудившая его, все росла и не давала уснуть. Трус не играет в хоккей, но встреча с медведем теперь не представлялась ему веселым приключением. Он видел, как выглядят медвежьи когти – кривые и острые, как ножи. И оскаленная пасть зверя тоже стала казаться чем-то очень страшным. Он бы ни за что не признался товарищам в своих сомнениях, но сейчас, когда все спят, и нет никого, перед кем нужно претворяться, ему было страшно.

Леониду показалось, что рядом с палаткой кто-то ходит. Почти неслышные, осторожные шаги. И в то же время тяжелые. А если медведь слышал их вчера и теперь решил напасть первым, пока они спят, и у них нет под рукой оружия? Что делать тогда?

Ему было неловко будить Валерку из-за беспочвенных подозрений. Леонид нащупал ружье, лежащее в изголовье, и немного успокоился. Сердце билось громко, так что медведь мог и услышать его стук. Он подтянул ружье к себе, чтобы в любой момент начать стрелять. Как он не старался затаить дыхание, Валеркин храп все равно разносился далеко по лесу.

Леониду было стыдно, стыдно больше, чем страшно. Он обливался потом, ощупывал ореховое ложе карабина, но успокоиться не мог, как не старался себя убедить себя в бессмысленности своего ужаса.

Предчувствие беды – вот что это было. Не страх перед медведем, который может ходить вокруг палатки. Леонид понял это примерно через час. Он не мог думать об охоте. Ему было невыносимо думать об охоте. И медведь начал представляться не опасным зверем, а мистическим существом, способным отомстить за себя и с того света. Он слышал немало охотничьих баек о том, что после смерти медведю открывают рот, чтобы вышла душа. И обязательно надо убедить мертвого медведя в том, что не ты его убил, ты его только хоронишь. Леонид всегда смеялся над этими байками. А вот сейчас представил ободранное медвежье тело, поднимающееся из могилы и идущее вершить месть своим убийцам. И, вместо того, чтобы рассмеяться над сказкой, достойной пионерского лагеря, он обмирал от ужаса.

Проводник, похоже, верил в эти байки. Во всяком случае, он сразу предупредил их, что нельзя говорить перед охотой слово «убить». Нехорошая примета. Возьмем медведя, говорил он. И строго одергивал тех, кто хотел сказать иначе. Леонид не спрашивал его про душу, но был уверен, что их проводник знает и про это. Но эта мысль только усилила страх. Если опытный медвежатник верит в эти приметы, значит, за ними что-то кроется. Потому как не бывает дыма без огня.

Утром он рассмеется над своими страхами. Едва станет светло, едва проснуться его товарищи – страх уйдет. Но в темноте зимней ночи это казалось ему несбыточной мечтой. Когда же утро и в самом деле наступило, страх не ушел. Верней, ушел не сразу.

Они давно поднялись, позавтракали и стали на лыжи, а мысль об охоте все еще настораживала. Как заноза, до которой не хочется дотрагиваться.

До берлоги, найденной ими вчера, было около двух километров пути. Снег лежал рыхлый, поэтому шли не быстро. И чем ближе подходили к берлоге, тем сильней Леониду хотелось повернуть в обратную сторону. Даже Валерка заметил, что с ним что-то не то.