Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Та самая, которая спасла тебе жизнь, хоть и не желала этого!
Я!
Как же я тебя ненавижу!!!
Но это было внутри. А вовне Устинья смотрела ровно и разговаривала любезно. Оно понятно, боярышне смущаться положено, краснеть и молчать, да только поздно уже овцу из себя изображать. Не поверит никто.
Овцы по ярмаркам не бегают, за няньку в бой не кидаются, так не командуют. Поздно.
Надо быть разумной и спокойной. И такое ведь бывает.
— Не бывал я в вашем доме, боярышня. Но приду обязательно.
И так это было сказано...
С обещанием. Мрачным, тяжелым. Словно камень на могилку положили.
Данила Захарьин тут же рядом оказался, братец царицын, зажурчал, как в нужнике.
— Что ж ты, Феденька, честную девушку пугаешь? Смотри, стоит ни жива, ни мертва. Успокой, скажи, что не гневаешься ты на нее...
И взгляд на Устинью. Скажи хоть что-то, не молчи!
— Не виноватая я перед тобой, царевич, — подтвердила Устя. И это было чистой правдой. — Прости, коли в чем обидела, только скажи, в чем моя вина.
Фёдор выдохнул.
Красная пелена, которая застилала глаза, рассеивалась. А и правда, в чем виновата девушка? В своем сходстве? В том, что НЕ ТА?!
Ничего, найдет он свою жар-птицу. А эта... пусть ее, чего гневаться?
Данила Захарьин дух перевел.
Хорошо хоть, девка разумной оказалась. Вздумай она сейчас отнекиваться или глупости какие говорить, не закончилось бы это хорошим. Вон, у племяша уже глаза выкатываться начали, а сейчас вроде как и ровненько все.
— Все хорошо, боярышня. Прости, обознался я, за другую тебя принял.
Устя улыбнулась. Совсем чуть-чуть, робко, неуверенно.
— Чему и удивляться, царевич. Таких как я — много. Вот смотри, сестрица моя, Аксинья, еще краше меня. Хотя и схожи мы внешне.
Аксинья только глазами захлопала.
Фёдор посмотрел на нее, подумал пару минут. Не краше, конечно, это уж Устинья сказала, чтобы сестру не обидеть. Но и правда — похожи две девицы. Устинья как книга, Аксинья как список с нее. Может, и еще такие есть...
— Теодор! — с приходом Рудольфуса Истермана в домике стало намного хуже пахнуть. И это еще остальные лембергцы сюда не вошли. — Мне сказали, что ты поспешил сюда... - бросил взгляд вокруг, оценил обстановку — и воззрился на Фёдора с немым вопросом. Она!?!
Фёдор качнул головой.
Не она.
Истерман поднял брови, но дальше вмешиваться не стал, решил, что пока без него разберутся. И Данила Захарьин, который ревниво поглядывал на Истермана, не подвел.
— Сейчас я прикажу, боярышня, доставят вас домой честь по чести.
Устя поклонилась в пол.
— Благодарствую, боярин. Благодарствую, царевич.
Данила вышел, Фёдор отступил к Истерману, Устя вернулась к Дарёне, которая чуть заново не обеспамятела от таких дел.
— Устя, да как же это...
— Ты лежи, нянюшка. Я выросла уже, я справлюсь.
— Так царевич же...
— Не Рогатый же. Чего его бояться, небось человек тоже.
— Царевич! — Аксинью распирало до восторженного писка, Устя прищурилась — и крепко наступила сестре на ногу.
— Молчи! Хоть слово скажешь — за косу оттаскаю!
Аксинья поняла, что угроза нешуточная, и даже сникла.
— Злая ты, Устька!
— Молчи пока! Молчи, коли сама не видишь, я тебе потом все объясню. Слово даю!
Аксинья послушно замолчала. Но губы надула — пусть сестра видит, что Аксинья обиделась.
Но царевич же!
А что Мышкины скажут? А Лопашины?! А...
И Устя все же хорошая. Она честно сказала, что Аксинья красивее, хотя они и похожи! Вот!
Дарёна, которая тоже навидалась всякого, и которой тоже царевич не нравился, выдохнула. Пусть девочки поближе к ней будут. И хорошо, что Устя это понимает.
Что она могла бы сделать? Больная, почти беспомощная, против царевича и всей его свиты? А, неважно! Любая мать своих детей закрывает, а Дарёна давно уже считала боярышень своими дочками.
Понадобится — так и кинулась бы. На один удар ее сил еще хватило бы, а там и дух вон.
Кажется, Устя поняла, о чем нянюшка думает, потому что погладила ее по руке.
— Ты лежи, няня, до дома доберемся, я лекаря позову.
Сказано вроде и тихо было, а услышали все.
* * *
— Не та?
— Говорит, не та.
— Теодор, друг мой, ты меня поражаешь. Неужто ваша приличная барышня сможет сознаться, что ночью уходила из дома?
Сомнения опять атаковали Фёдора.
Она? Не она? А как тут спросишь? Ты, боярышня, из дома по ночам не бегаешь? А коли бегаешь — то куда? Или — к кому?!
Горло словно чья-то рука стиснула.
Она?! К кому-то?!
НЕ ПОЗВОЛЮ!!!
Рудольфус, который чутко отслеживал все эмоции на лице царевича, кивнул. Что ж. Может, это и не та самая. Но кажется, царевич ей достаточно заинтересовался. Надо будет потом поговорить с девушкой... если получится! О, пропасть!
В этой варварской Россе совершенно не дают разговаривать с женщинами! Только попробуй, подойди! Сразу же налетают родственники, начинается крик... можно подумать, кому-то нужно их сокровище! Хотя местные женщины очень даже ничего себе, и на ощупь приятные, но такие дикие!
Несправедливость! Вот что это такое.
— Мы с ней потом поговорим, друг мой. Главное сейчас, ты стал для нее спасителем. Женщинам так нравится, когда их выручают из беды!
Фёдор посмотрел на Устинью, и расправил плечи. Конечно, девушка на него внимания не обращала, хлопотала вокруг няньки. Да, наверное, это не та. Та девушка на улице его от раны вылечила, а эта с нянькой ничего толком сделать не может. Лоб ей протирает да какие-то глупости причитает.
— Хорошо. Я тебе верю, Руди.
— Я не подведу тебя, Теодор.
* * *
Вернулся Данила Захарьин.
— Боярышня Устинья Алексеевна, готова колымага. Сейчас слуги мои помогут твою няньку уложить, да и проводят вас до дома.
— Благодарствую, боярин.
Фёдор тоже подошел поближе, так что поклон достался и ему.
— Благодарствую, царевич. Я молиться за вас буду ежедневно и ежечасно.
Слуги суетились, осторожно перекладывали Дарёну на носилки — и откуда только взяли? А боярин улыбнулся Устинье.
— Скажи батюшке, пусть гостей ждет.
Устинья снова поклонилась в пол.
Фёдор наблюдал за этим. И как она кланяется, и как выпрямляется, как бежит по простому сукну сарафана толстенная темно-рыжая коса. Красиво...
Раньше ему это не нравилось. А вот посмотрел, как ткань натягивается на девичьих формах, как легко движется боярышня — и передумал. Оказывается, и так можно? А не только, как у лембергских девок, когда вырез чуть не
