(не) Обручённые (СИ) - Анна Снегова
Теперь бы воду раздобыть!
По трубам в заброшенных ванных комнатах, ожидаемо, ничего не течёт.
Вспоминаю с трудом, что тут где-то во внутреннем дворе был фонтан. Брат с женой ещё переглядывались загадочно, когда о нем рассказывали, — но я обычно понимаю, о каких вещах лучше их не расспрашивать.
Тем не менее, цепкая память эту деталь заботливо сохранила, и вот теперь я бреду по запылённым коридорам с обрушившимся местами потолком, хрустя по кускам штукатурки, ищу чёртов фонтан и проклинаю свою бредовую идею остановиться здесь на постой.
Что мне стоило снять комнату в таверне?
Или, на худой конец, остановиться у этого… как его… Алана Фостергловера? Потерпела бы как-нибудь шумные компании до утра, зато с водой был бы полный порядок, да и кормили бы меня без сомнения как на убой, памятуя хвалёное Фостергловерское гостеприимство.
Желудок подсказал, что пора поторопиться с уборкой.
К счастью, я шла в правильном направлении — и вскоре уже, щурясь, выходила во двор-колодец, над которым по голубому южному небу плыли легкомысленные южные облака. Фонтан, пусть и основательно облупленный, был на месте, журчал прохладными струями, а вокруг него разрасталась буйными плетями растительность, обвивая стены, заползая в выбитые окна и вспыхивая тут и там венчиками пурпурных орхидей.
Здесь отчётливо фонило магией. Впрочем, ничего удивительного не было в том, что под здешним солнцем и практически в отсутствие зимы природа берёт своё там, откуда уходят люди.
Пока набирала воду, мне стало жарко. Пожалуй, я не продумала гардероб, когда пускалась в незапланированное путешествие. Мысленно добавила ещё один пункт в список дел в Саутвинге.
Передать послание Фостергловеру…
Побродить по достопримечательностям (в идеале, одной, конечно же — надеюсь, не напросится в провожатые. Хотя зависеть будет от того, что там братец в послании понаписал)…
Заглянуть в Школу колдуний и проверить теорию Малены по поводу того, что мне жизненно необходимо учиться. Сначала я отмахнулась от этой идеи, но теперь, принимая во внимание, что моя магия начала своевольничать и сама выбирать траектории «выброса» меня при прыжке, не мешало бы научиться лучшее её контролировать. Так, что там ещё было в списке…
Забыть Бастиана.
Учитывая, где именно я решила остановиться в Саутвинге — можно мне уже присваивать звание почетной дуры Полуночного крыла и всего Оуленда заодно.
Ещё сильнее рассердившись, я перенеслась обратно в покои Баса с тяжеленным ведром воды и принялась вымещать злость, отдраивая их до блеска.
Я даже протёрла каждую-каждую раму на его картинах! И на портрете, конечно же, заодно высказала ему прямо в лицо всё, что думаю о возмутительных размерах его кровати.
Я даже сняла и вытряхнула во дворе балдахин и шторы! А постельное белье и покрывало оставила на солнышке сушиться. Благо, теперь я знала, где фонтан, а значит, могла «скакать» туда-сюда, сколько мне заблагорассудится, ориентируясь на маяк-воспоминание.
Правда, когда мыла полы в кабинете, завесила портрет обратно. Мне показалось, что он на меня неприлично пялится своими бесстыжими глазами.
В конце концов, когда солнце пустилось по дуге в сторону крыш, я оглядела свою работу, с удовлетворением констатировала, что всё сверкает, а также уже без удовлетворения — что мне пора добавить в список ещё один пункт, «постараться не поехать кукушечкой».
Потому что разговоры с портретами и смущение от необходимости при них нагибаться — это, конечно же, перебор.
Снова отдёргиваю занавесь.
— Доволен? Этого ты добивался? Свести меня с ума?
Бастиан с портрета довольно улыбается и не спорит.
Подаюсь ближе, рассеянно веду кончиками пальцев по выцветшей позолоте резной деревянной рамы. Закусив губу, снова смотрю.
Сейчас он стал красивее, чем в свои восемнадцать лет. Вот эта почти женственная смазливость ему не очень шла. Шелка и бархат, инкрустированные драгоценными камнями и до блеска отполированные, без единой царапины парадные доспехи… Это всё не его.
Ему идёт тьма.
Невольно сравниваю. Жестокая память помнит каждый штрих. Я сама бы нарисовала новый портрет, если б умела.
Я помню так остро и отчаянно, что стоит закрыть глаза — и его лицо передо мной, как живое.
Резкие, мужские черты. Он стал шире в плечах, волосы больше не выглядят, словно они ухоженнее, чем у меня — стрижены короче, чем на портрете, у него теперь не зеркальный шёлк, а лохматая, буйная грива.
Нарисованный цветок держат такие белые, изящные руки! Сейчас у него руки грубые, но сильные… кажется, он говорил, что в камере умудряется делать какие-то физические упражнения, чтобы не превратиться в живой скелет.
Этот юноша, изображённый придворным художником, — полуденное солнце, такое же яркое, как в небе над Саутвингом, он сверкает и слепит бликами доспехов, беспечно соблазняет улыбкой.
Бастиан сейчас — полуночная тьма, он соткан из теней и тянет туда, во тьму, гипнотическим мерцанием тёмных глаз. И мне кажется, он разучился улыбатьсятак.
Отдёргиваю руку, сжимаю пальцы в кулак.
Я уже чувствую предвестники наступления ночи. Меня кроет. У меня начинается ломка.
Срочно отвлечься!
Что там ещё было в моём списке?
Слишком долго я проторчала во дворце, беседуя с портретами — или со своей поехавшей кукушкой.
Когда материализуюсь на центральной площади Саутвинга, помня о том, что там всегда бродят какие-нибудь мелкие разносчики еды и лоточники торгуют всякой снедью, солнце уже бросает последние золотые лучи на город.
А мне не хочется бродить по малознакомому месту в темноте. Некстати вспоминается мрачноватое напутствие Малены.
«Тьма идёт за тобой по пятам…»
«В Саутвинге выходи только в дневное время»
Как на зло, торговцы тоже, видимо, предпочитают утренние часы, к вечеру почти все уже распродали свой товар и ушли. Ставни на окнах лавочников закрыты. Народу на площади почти нет — сегодня ведь не выходной, и не праздник.
Торопливо иду к бабулькам на самом краю площади, которые принесли с собой переносные стульчики и ведерки, накрытые чистыми тряпочками — хотя бы они еще здесь, переговариваются о том о сём, обсуждают прохожих.
