Злое железо - Молокин Алексей Валентинович
Потом помолчал немного, задумчиво потер крепкий подбородок и тихо попросил:
– Сыграй еще.
И я подумал о полковнике Кабанове, командире эскадрильи, летчике-снайпере, ставшем братком Кабаном, смотрящим за городом Зарайском, а до этого прошедшем какие-то местные войны – может быть, такие же, как у меня на родине, а может – другие. Но все равно все войны похожи, потому что война – это общая жизнь и общая смерть, и только понимая это, на войне можно как-то жить. О его жизни на гражданке, о диких пьяных выходках и нелепой смерти… я почувствовал скорбь, и почувствовал гордость, и неприязнь тоже, и как это все у меня получилось – не знал и знать не хотел…
Свет, смех, сон смят,Черт с вами,Голгофой для насКаждый холм станет.Пыль, пот, Бог свят,Как мы сами,Дальней дорогиДолгое пламя.А пулемет на плечах, словно крест,Не каждый нести бы смог.И взвоет взводный, озлобясь вконец,Который из вас – Бог?Хмель, хмарь, терт тракт,Кто первый?На небе бьетсяНаш шаг мерный,С крон кровь – вот так,Смерть – стерва,Всем нам в адуЗагорать, наверно.На этом свете того нет,Кто нас судить бы мог.И крикнет Всевышний,Сломавшись в спине,Который из вас – Бог!День-дрянь, день твойВ грязь брошен,Кружится край,Пьяной пулей прошит,Пей, пой, плачь – стой!Если сможешь!Небо наш смех,Как стекло, крошит.И если когда-нибудь ты живойРодной переступишь порог,Будет кромсать по ночам твой покой -Который из вас – Бог?[10]– Ну что ты все про войну да про войну, – укоризненно сказал Гинча. – Ты бы что-нибудь потише спел, про весну там или про любовь.
«Ишь ты, – подумал я. – Вот она нежная душа братка, весны просит, а также любви. Ну да ладно…»
Под дождем перроны мокнутИ молчат,На перронах капель мокрыхТолчея,На перроне только двое -Дождь и я.Что-то мы с тобой друг другаНе поймем,Слушай, это очень трудноБыть дождем?Всю-то ночь шагать по крышамНапролет.Что молчишь? Или не слышишь?…Дождь идет.Ладно, постоим, покурим,Помолчим,Ветер тучами закутанМчит в ночи,Капли в лужах бьют вокзальныеОгни,Слушай, если буду нужен -Ты звони.Ладно, ты не обижайся,Я ж не дождь,Мне нельзя с тобой болтатьсяЗдесь всю ночь,Знаешь, ты не помни лихом -Ухожу.Дождь за мной шагает тихоПо дождю…[11]И гитара моя была как дождь, и Люта оттаяла и отражалась в мокром перроне, словно серебряный восклицательный знак, и Гонза молча курил, оперевшись кожаными локтями на мокрое крыло свой тачки – обыкновенный ночной бомбила…
– Вот, правильно… про капельки и сопельки, – сказал Гинча, сентиментально сопя. – Ты это… с женщиной своей поосторожней, непростая она… У Кабана, пусть ему в братве Аава авторитет будет, тоже была… непростая. Ну, пора вам. Мы тут покамест с Костяном побазарим немного, а вы ступайте себе отдыхать. Гонза, отвези братана-музыканта… и сеструху. Знаешь куда, да смотри, чтобы все было путём.
Молчаливый Гонза-Херня поднялся из-за своего столика, прочесал репу и впервые на моей памяти выдал нечто на человеческом языке.
– Поехали, что ли, – пробурчал он и направился к выходу.
Тут из глубин заведения появился Фигаро-Артур с коричневым кофром для гитары. От толстой, может быть, даже буйволовой – ах, как хотелось, чтобы именно от буйволовой – остро пахло Аргентиной, прериями и каньонами. Мощные бронзовые замки вполне годились для небольшого сундучка с пиратским кладом, в общем – кофр был понтовый, ничего не скажешь. Мастерская у них здесь, что ли?
– Спасибо, Арчи, – сказал я, аккуратно укладывая гитару в кофр.
– Носи на здоровье, – серьезно ответил Артур с легким акцентом и опять пропал в глубинах «Ниссана».
Я поежился, выходя в схваченную легким морозцем темноту. Люта молча и невесомо шла за мной.
Мне подумалось, что а вдруг братки просто решили отвезти нас подальше и там того… Но Гонза, словно угадав мои мысли, обнадежил:
– Не мохай, там нормальная хата, одни жить будете. И пожрать есть что, и выпить. Там в принципе и шмоток навалом, но все равно завтра вставайте пораньше, бабу твою как следует приодеть надо. А в ментовке ваш старшой отметится. Гинча сказал.
– А почему мы в «Ниссане» по-трезвой сидели? – решился наконец спросить я.
– Там же мы на работе, чудила! – удивился Гонза. – На работе нельзя, а на отдыхе – пожалуйста! Только чтоб с утра был как штык! Гинча не любит, когда на работе похмеляются. Кабан вон допохмелялся, пусть ему в земле тепло будет, как в джакузи.
Вот так прямо и объяснил. Ай да Гонза!
– Меня вообще-то по-правильному Гонсалесом зовут, – смущенно добавил наш круглоголовый провожатый.
Ай да Гонсалес!
Мы благополучно погрузились в не новую, но еще очень даже приличную тачку и по темному, пахнущему весной и бензином городу покатили куда-то, как мне показалось, на окраину.
– Вот здесь будете пока жить, – радушно сказал Гонза-Гонсалес, открывая дверь в небольшую, обставленную по-казенному, но с некоторой претензией на роскошь квартирку на третьем этаже темного кирпичного дома. – Вот вам ключ. Всем, что есть на фатере, можете пользоваться, не стесняясь. Бывайте, значит, а у меня ночная смена, мне еще пахать и пахать.
Глава 12
Чижик-Пыжик, где ты был?
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.
А.С. Пушкин. Египетские ночиАх, как славно было в музее! Все-таки великая вещь «альма-матер»! Через час мы с госпожой Арней болтали, как будто познакомились еще в песочнице. Через полтора коньяк закончился, а я только-только успел обнаружить, что магистка-директриса в полураздетом виде куда привлекательней любой стриптизерши в виде натуральном. Но в отличие от последней подходит к делу творчески и в то же время с той раскованной грацией, которая, наверное, свойственна только очень породистым женщинам.
