Мервин Пик - Горменгаст

— Зевс здесь, — объявил Кузнечик, когда преподаватели приблизились к двери. Над разлетающимися в разные стороны складками мантий шагающих в ряд преподавателей поднялись удивленно брови — не так уж часто им доводилось видеть здесь Главу Школы.

Когда наконец дверь, впустив последнего из прибывших, закрылась за ним, кожаная комната превратилась в место, губительное для астматика. Никакие комнатные растения здесь не могли бы выжить, за исключением разве что каких-нибудь иссохших представителей пустынь или колючих кактусов, произрастающих в пыли и безводье. Любая птица, даже ворона, в течение часа погибла бы здесь, задохнувшись в дыму. Атмосфера, царившая в комнате, не имела ничего общего с запахами, разносящимися в час рассвета над полями и лесами, где трава покрыта росой, где журчат ручейки, где бледнеет звездное небо. Нет, это была кожаная пещера, наполненная сизо-коричневым дымом.

Кузнечик, едва различимый в этом дыму, снова забрался по перекладинам высокого стульчика и обнаружил, что Мертвизев спит, а грелка его остыла. Он ткнул своим маленьким костлявым пальчиком в ребра Главы Школы, как раз в том месте, где в складках мантии накладывались друг на друга Бык и Телец. Голова Мертвизева опустилась еще ниже и теперь едва виднелась над полочкой; ножки он во сне поджал под себя. Он был похож на какое-то создание, которое потеряло свою раковину, ибо лицо его выглядело отвратительно обнаженным, словно лишенным защитного покрова.

Тычки Кузнечикова пальца разбудили Мертвизева, но от резкого пробуждения он не вздрогнул, что было бы естественной и нормальной реакцией. Но такая реакция была бы равносильна проявлению интереса к жизни, и поэтому он только открыл один глаз. Переведя взгляд с лица Кузнечика, Мертвизев позволил ему прогуляться по комнате и оглядеть сборище мантий, стоявшее перед ним.

Затем он снова закрыл глаз и медленно спросил:

— Что... это... за люди? И зачем... они... здесь? — Его голос поплыл по комнате, как воздушный шарик, — И почему я здесь? — добавил он.

— В этом есть большая необходимость, — ответил Кузнечик, — Я хочу напомнить вам, господин Директор, о том, что нужно огласить распоряжение Баркентина.

— Да, действительно, — сказал Мертвизев, — но читай не слишком громко.

— Может быть, пускай прочтет Рощезвон, господин Директор?

— Да, пускай читает он, — сказал Глава Школы, — Но сначала поменяй воду в моей грелке. Она совсем остыла.

Кузнечик, взяв грелку, спустился на пол и стал быстро пробираться между преподавателями по направлению к двери. По пути он, используя плохую видимость в комнате и прежде всего исключительную ловкость своих крошечных тоненьких пальчиков, избавил Шерсткота от золотых часов на цепочке, Осколлока от нескольких монет, а Срезоцвета от вышитого платка.

Вернувшись с горячей грелкой, Кузнечик обнаружил, что Мертвизев опять заснул. Кузнечик вручил Рощезвону свернутый в трубочку лист бумаги и снова взобрался на стульчик, чтобы разбудить Главу Школы.

— Читайте, — сказал Кузнечик. — Это предписание Баркентина.

— А почему я должен читать? — воскликнул Рощезвон, прижимая руку к щеке, — Черт бы побрал Баркентина с его указами! Черт бы его побрал!

Рощезвон развязал ленточку на трубочке и, частично развернув лист, тяжелой походкой направился к окну, где было немного больше света.

Преподаватели расселись на полу, группами и поодиночке, среди пепла и мусора. Не хватало лишь вигвама, перьев и томагавков, чтобы завершить сходство с индейским племенем, собравшимся на сходку.

— Давай, Рощезвон, давай! — подбодрил Призмкарп. — Всади в эту бумагу свои прелестные зубки!

— Будучи филологом-классиком, — раздраженно заявил Осколлок, — представляя, иначе говоря, классическую филологию, должен заявить, что я всегда считал, что Рощезвон страдает серьезными умственными недостатками. Первое: он не понимает предложений, в которых наличествует более семи слов, и второе: его рассудок затемнен фрустрационным комплексом, иначе говоря — он стремился к власти, ее не получил, и на этой почве у него образовался серьезный комплекс.

Сквозь дым донеслось сдавленное рычание.

— Ага, вот в чем дело! Вот где собака зарыта! — раздался голос Срезоцвета, Срезоцвет сидел на ближнем краю стола, болтая своими длинными, элегантными ногами. Его узконосые штиблеты были так начищены, что отблески от них были различимы даже сквозь дым — так видны горящие факелы в густом тумане.

— Рощезвон, — поддержал Срезоцвет призыв Призмкарпа, — вперед, дерзайте! Дайте нам суть этого документа, самую суть! Но похоже, этот старый мошенник разучился читать!

— А, это Срезоцвет! — раздался другой голос, — А я искал тебя все утро. Будь я проклят, но до чего замечательно у тебя начищены туфли! А я-то думал — что это там поблескивает!.. Но если говорить серьезно — мне очень неудобно, Срезоцвет, действительно неудобно, но я бы хотел попросить... Жена моя далеко отсюда — она очень больна. Но что я могу поделать? Я такой транжира. Раз в неделю съедаю целую шоколадку. Понимаешь, приятель — это все, конец, ну, почти... если только... я вот подумал... эээ... не мог бы ты., одолжить немного?.. Ну, хоть что-нибудь до вторника... чтоб никто не знал, конфиденциально, так сказать... ха-ха-ха-ха!.. Просить так неприятно... нищета и все такое... Ну, серьезно, Срезоцвет — однако туфли у тебя — глаза слепят! — ну, серьезно, если б ты мог...

— Тишина, — закричал Кузнечик, прерывая тем самым Корка, который обнаружил, что Срезоцвет сидит рядом с ним, только после того, как тот подал голос; голос Срезоцвета можно было легко распознать по манерности речи. Всем было прекрасно известно, что ни далеко, ни близко, ни больной, ни здоровой жены у Корка нет, — вообще никакой жены нет. Всем было также известно, что Корк просил одолжить ему денег не потому, что он действительно нуждался, а потому, что ему хотелось показать, какой он мот и бонвиван. Корку казалось, что рассказы о жене, умирающей где-то далеко в невыносимых страданиях, придают ему невероятно романтический ореол. И ему нужно было вызвать у коллег не сочувствие, а зависть. Ведь если у него нет далекой и страдающей супруги, то что он из себя представляет? Просто Корк, вот и все. Корк — для коллег, и Корк — для себя самого. Просто четыре буквы на двух ногах.

Но Срезоцвет не слушал Корка — он незаметно, под прикрытием дыма, соскользнул со стола и манерной походкой двинулся прочь и тут же, через пару шагов, наступил на чью-то протянутую ногу.

— Да проглотит тебя Сатана! — проревел страшный голос с пола. — Да отсохнут твои вонючие ноги, кто бы ты ни был!

— Бедный старый Пламяммул! Бедный старый боров! — произнес чей-то голос, но чей, было непонятно. В полутьме — кто-то (или что-то) раскачивался — или раскачивалось, но звуков, которые бы сопровождали это раскачивание, не было слышно.