Сергей Волков - Пастыри. Последнее желание

Придавив камуфляжника своим весом, Илья приказал себе забыть про второго и принялся выкручивать арматурину из клешнястых рук. Спустя секунду он понял, что с таким же успехом можно отнимать медный меч у Минина и Пожарского.

Тогда Илья нанес своему противнику коварный удар локтем в глаз, вскочил, ногой со всей дури пнул второго, уже занесшего арматурину, в пах и повернулся к окну. Оттуда неожиданно появился лихорадочно стаскивающий с лица очки Зава, которому полагалось сейчас мчаться прочь со всех ног и голосить, на ходу набирая «02» на мобильнике. По выпученным глазам друга Илья понял, что так просто убежать им не удастся.

Со двора донесся разноголосый мат и крики.

– Илюха, там… – Зава не успел договорить, набежавшие сбоку люди сбили его с ног.

– Аа-а-а!! Ну держись, уроды! – Илья подхватил арматурину, выпавшую из рук второго бойца, и очертя голову полез в оконный проем, где невесть откуда взявшаяся толпа крепких мужичков, чернявых теток и расхристанных детей била Заву смертным боем.

Перед глазами на мгновение возникло видение из той жизни: горы, глинобитные стены и похожая орущая толпа, остервенело рвущая на части уже мертвое тело в окровавленной тельняшке. Илья скрипнул зубами и, не раздумывая, вытянул ближайшего черноголового мужика арматурой по спине. Тот упал, завопил что-то, и тут на Илью накинулись со всех сторон. Он отмахивался, нанося удары, и все старался пробиться к Заве, поскольку понимал – у неопытного социолога выйти из такой драки без серьезных увечий нет никаких шансов.

В какой-то момент Илье почти удалось разглядеть Заву, вжавшегося в кирпичную стену и вяло водящего руками, но в ту же секунду ему на голову словно рухнула стена, и в глазах у Ильи все померкло…

– Интележно, ежли выжитый жуб вжтавить облатно, плилажтет?

Илья пошевелился и застонал – тело отозвалось резкой болью, а в голове как будто ударили колокола. Он с трудом приоткрыл один глаз – второй заплыл и ничего не видел – и огляделся.

Над ним, совсем рядом, виднелся обитый знакомым ковролином потолок, а через спинку сиденья к Илье нагнулась жуткая сине-красная рожа, которая прошамкала огромными кровоточащими губами:

– Живой? Жейжаж поедем…

– Зава… – прошептал Илья и не узнал своего голоса. – Что… Как мы…

– Потом… – махнул рукой Зава. – Ожки вот я потелял… Плохо.

«Троллер» затарахтел, завелся и двинулся вперед…

В травмпункте на Петровке лысый усталый врач быстро обработал им раны, сделал инъекции обезболивающего и противостолбнячной сыворотки. Осмотрев и общупав Илью, он покачал головой и отправил его в сопровождении медсестры на рентген.

Заклеенный пластырями и изрисованный зеленкой Зава сидел в углу кабинета на клеенчатой кушетке и все крутил в пальцах свой зуб, сокрушенно качая головой. Как он умудрился подобрать его в такой заварухе, для Ильи так и осталось тайной.

– Побои фиксировать будем? – поинтересовался врач, открывая журнал.

– Нет. Не надо. Мы жами виноваты – окажалиж не в том межте не в то влемя… – Вадик со вздохом положил зуб в карман и, в свою очередь, спросил:

– Жкажите, а жывает, жаллюжинажии у двоиж жражу?

– Галлюцинации у двоих? Без алкоголя, наркотиков и других препаратов? – лысый эскулап задумался. – Хм… Если только газы… Или гипноз. Нет, в моей практике коллективных галлюцинаций у трезвых людей я не припомню.

– Вот и я о жом же… – кивнул Зава.

Переломов у Ильи, слава богу, не обнаружилось, но множественные ушибы, сотрясение мозга и здоровенная гематома на затылке – это тоже не ишак чихнул, и врач выписал направление на госпитализацию.

– На вашем месте я бы все же обратился в милицию, – сказал он напоследок.

– Вот когда окажешься… на нашем месте… – невежливо прохрипел в ответ Илья, и друзья покинули травмпункт.

– Ну жто, в жольнижу? – спросил Зава, заводя «троля». Илья полуприлег на заднее сиденье – сидеть он не мог, бока болели неимоверно – и ответил:

– Погоди пока… Ты мне лучше расскажи… Ох… Ты расскажи, как мы… ну, выпутались…

– Я и жам не жнаю… – Вадик осторожно потрогал распухший нос. – Когжа жебя по голове ужалил, я на них… плыгнул… И вдлуг – жах-жах, и мы уже в длугом дволе, и воклуг – жигане, жомжы какие-то… Тежя жлажу ногами жинать жтали, а я еще жегал от них… А пожом вже лажбежались вжлуг…

– Ладно, после обсудим. Куда мы сейчас? Мои нас точно в больничку отправят, мать и слушать ничего не будет. Так что поехали к тебе. Думать надо… – прохрипел Илья и откинулся на сиденье. Перед глазами у него стояли жуткие картины – готический пейзаж за окном московского дома, ожившее алоэ, похожие на биороботов из фантастического фильма громилы с арматурой в нечеловечески сильных руках и озверевшая толпа, готовая до смерти затоптать первых встречных…

Отец Вадика Завадского принадлежал к той редкой категории мужчин, которая искренне огорчалась неуспехам своих отпрысков на хулиганском поприще.

«Если боишься дать в морду – какой же ты после этого мужик?» – не раз гремел в квартире Завадских голос Бориса Сергеевича, когда сын приходил домой с фингалом и весь в слезах. Правда, воспитать из Завы второго Брюса Ли отцу так и не удалось, но и рохлей, постоянно подставляющим всем желающим свои многочисленные щеки, Вадим быть перестал.

Так или иначе, но к боевым отметинам на лице сына в семье Завадских относились спокойно, в отличие от семейства Приваловых, где любая Костина царапина доводила его мать до истерики.

Но когда Зава и Илья ввалились в прихожую, открывший им дверь Борис Сергеевич выронил газету и закричал каким-то фазаньим голосом:

– Варя! Ва-аря! Аптечку сюда, быстро!

Естественно, еще по дороге друзья договорились родителей в историю с Костей, ожившим алоэ и камуфлированными бойцами не посвящать. Наскоро придуманная байка про заступничество за честь некой блондинки, которой грязно домогались гастарбайтеры с Западной Украины, старших Завадских вполне удовлетворила.

Вадима и Илью по второму кругу обработали всевозможными антисептиками, мазями и пластырями, после чего Зава гордо продемонстрировал родителям выбитый зуб, и Варвара Олеговна, вся в слезах, бросилась звонить знакомым стоматологам.

– Сейчас всем нам самое то – релакснуть грамм по двести, – словно подслушав мысли Ильи, сказал Борис Сергеевич. Он подошел к старинному буфету, открыл дверцу, и спустя несколько секунд на журнальном столике у дивана уже красовался самый гениальный из всех натюрмортов: пузатенький графинчик, благородно скрывавший свое содержимое за изысканной гравировкой, блюдце с нарезанным лимоном и несколько серебряных рюмок.