Иван Менджерицкий - По методу профессора Лозанова

Иван Менджерицкий

По методу профессора Лозанова

В воскресенье, часов в восемь вечера, позвонил Митька Шурыгин. Как всегда был шумлив и многословен.

— Привет, старичок! Жизнь еще радует? Рука не ослабла? Взгляд соколиный? Небо в алмазах? Друзья любят? Враги сдохли?

Отвечать на все эти вопросы было вовсе не обязательно. Крымов и не ответил. Спросил; собственный голос после Митькиного напора казался тусклым, невыразительным:

— А что у тебя?

— Жить — значит бороться. Вот что я скажу тебе, старичок!

— Положим, это сказал не ты, а Сенека, — заметил Александр Иванович.

— Что ты говоришь?! — изумился Митька. — А жить — значит мыслить — это вот тоже не я?

— Увы.

— Неужели, правда, старичок? И тут, выходит, опередили. Ах ты, боже мой!

Митька Шурыгин нравился Крымову. Конечно, трепач, но когда с ним разговариваешь, всегда улыбаешься. И настроение вроде становится лучше. А главное — и Александр Иванович это очень ценил — Митька всегда звонил просто так, не по делу, без повода. Видно действительно хотел знать: радует ли жизнь Крымова и как обстоят дела с алмазами над его головой?

А ведь поводов для телефонных звонков было немало. Не раз встречались в судебных процессах, если можно так сказать, по разные стороны баррикад. Крымов — следователь, Шурыгин — защитник. А во время предварительного следствия защитнику так бывает порой нужно попросить о чем-нибудь следователя или хотя бы что-то уточнить. Но Митька никогда не просил, ни разу не уточнял. Славный в общем парень. Несовременный, конечно. Но и Крымов был таким же — несовременным.

А тут вдруг:

— Старичок, есть к тебе одна просьба. — И замолчал.

Молчал и Крымов.

— Ну, что молчишь? — спросил он, удивляясь неприветливости собственного голоса.

А на другом конце провода все молчали. И прокричав несколько раз: «Алло!», Александр Иванович понял, что их просто разъединили. Повесил трубку, и телефон тут же отозвался трелью.

— Ты, старичок, чего трубку бросаешь?

— Это не я, — сказал Крымов. — Сам, небось, бросил. В последний момент засмущался…

— Чего?

— Того, — исчерпывающе ответил Александр Иванович.

— Брось, старичок! Просто нужна консультация опытного юриста.

— Ты и сам опытный.

— По части защиты, — уточнил Митька. — А в данном случае требуется нападать. Да я бы не просил тебя, но речь идет о моем родственнике.

— Близком? — спросил Крымов.

— Очень. Как говорится: на одном солнышке онучи сушили.

— Понятно.

— Да ничего тебе непонятно, — почему-то разозлился Митька. — Замечательный мужик, фронтовик, ветеран, честнейший человек. Да и не о себе хлопочет.

— Короче: что я должен сделать?

— Принять, поговорить, помочь.

— Люблю получать конкретные задания… В понедельник, в двенадцать может меня навестить твой честнейший человек?

— Шурик, — сказал Митька, прекрасно зная, что Крымов терпеть не может, когда его называют так, — не иронизируй, пожалуйста.

— Пожалуйста. Как его фамилия?

— Федин Алексей Алексеевич.

— Пропуск будет выписан, — сказал Крымов. — Но пусть не опаздывает. Времени мало.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — бодро отрапортовал Митька.

— Дешевые приемы, Шурыга, — сказал Александр Иванович, — очередное звание мне еще не присвоили. Небось привык так облапошивать доверчивых младших лейтенантов из ГАИ, называя их майорами, когда они останавливают тебя за нарушения.

— Бывает, — миролюбиво согласился Митька.

Алексей Алексеевич Федин довольно буднично сообщил, что пришел сюда по поводу убийства и что надо заводить дело.

— Если совершено убийство, — сказал Крымов, — то дело наверняка уже заведено.

— Нет. Владимир Иванович Мельников — мой близкий друг — официально умер от инфаркта. Заметьте — второго — за последние три года. Но тем не менее, это стопроцентное убийство — его затравили анонимками. И во взятках обвиняли, и в хищениях, и в незаконных валютных операциях, и в использовании служебного положения, и во всяческой аморалке — от беспробудного пьянства до сожительства с молодыми девицами.

— Комиссии, конечно, все это проверяли?

— Еще бы! Одна за другой. Просто на пятки наступали друг другу.

— Ну и…?

— Так сказать, «сигналы» не подтверждались. Если, конечно, злостную клевету можно называть сигналами.

— Выходит, ваш друг был идеальным начальником?

— Нет. Комиссии кое-какие недостатки в его работе находили. Но заметьте — никакого криминала.

Прежде всего, думал Крымов, надо его убедить, что убийства не было. Должно быть, тяжко осознавать, что твоего друга убили, а ты бездействуешь. Но как найти точные, нужные слова?

Память услужливо выдала факт годичной давности.

— На меня не так давно, Алексей Алексеевич, тоже анонимка пришла. Злоупотребляю, мол, служебным положением и хочу засадить в тюрьму совершенно невиновного человека.

Федин улыбнулся:

— Выходит, в подобной ситуации тоже побывали. Ну и как она вам?

— Интересного мало, — признался Крымов. — Я вывел даже несложную формулу. Суть ее в том, что когда приходит анонимка, то занимаются человеком, против кого она написана. Когда приходит жалоба с подписью, порой занимаются тем, кто написал эту жалобу.

— Я очень рад, что жизнь нас свела, — сказал Федин. — Я уверен, что вы прекрасно меня понимаете.

Александр Иванович действительно его понимал, но оптимизма Федина не разделял.

— Ну и чем закончилась ваша история? — спросил Алексей Алексеевич.

— Невиновного человека суд приговорил к двенадцати годам. Правда, потом анонимка пришла и на судью. В общем, чудовищно все это — как легко замарать имя человека, как легко пишутся ложные доносы, и как легко их принимают на веру.

— Вот! Вот!

— Но, Алексей Алексеевич, все это квалифицировать, как убийство, нельзя.

— Нет, можно, Александр Иванович! — твердо проговорил Федин. — Заметьте — вы не знаете всех обстоятельств. Эти сволочи… Извините за резкость выражений. Но они действительно сволочи — те, кто клепал на Володю. Они ведь прекрасно знали, что он — человек нездоровый и немолод уже, и во время войны получил два тяжелых ранения и контузию. Заметьте, в каком он оказался жутком положении. В течение нескольких лет был вынужден все время оправдываться за грехи, которых не совершал. Испытание клеветой не то что человек, коллективы не выдерживают. Так что это самое настоящее убийство.

Крымов вздохнул:

— И все же повторяю: квалифицировать это как убийство нельзя.

— Выходит, это правда, — не спрашивая, а утверждая, сказал Федин, и в голосе его слышалось разочарование и усталость.

— Что вы имеете в виду?

— Антон говорил, что все это бессмысленно, что вы дело не заведете.

— А кто такой Антон?

— Наш общий друг с Мельниковым. Антон Михайлович Звягинцев. Значит, не заведете дела?

— Что касается убийства, то, естественно, нет.

— А клеветы?

«Так, — подумал Крымов, — пожалуй, самое трудное позади. Но, боже, какие разочарования ждут еще Алексея Алексеевича».

— Видите ли, существует одна тонкость, — сказал Крымов. — Дело о клевете может быть возбуждено по заявлению потерпевшего.

— Но он же умер! — не сдержавшись, крикнул Федин.

— Не волнуйтесь, Алексей Алексеевич. Наш закон предусматривает и такое: дело может быть возбуждено и без жалобы потерпевшего, при условии, что оно имеет особое общественное значение.

— А по-вашему оно не имеет?

— Я этого не говорил. Вы пришли за советом, и я стараюсь во всех аспектах разъяснить вам существо вопроса.

— Так, — медленно произносил Федин, поворачиваясь к Крымову. — Сколько, однако, у вас «если». Выходит, для вас доброе имя человека — пустой звук? Жизнь человека тоже пустой звук? Стыдно, товарищ следователь по особо важным делам! Мне за вас стыдно!

«Замечательный старик, — думал Крымов. — Бьет-то как больно и по самым незащищенным местам. Спасибо тебе большое, Шурыга».

Он улыбнулся Федину:

— Я ведь законник, Алексей Алексеевич. Я…

Но Федину аргументы его были не нужны:

— Анонимка, Александр Иванович, заметьте — социальное зло. Неужели не ясно? Это разбитые жизни! Это растление душ окружающих.

Он рывком вытащил из внутреннего кармана пиджака изрядно помятый листок бумаги:

— В конце концов, хочу обратить ваше внимание на то, что в одном из отчетов о заседании Политбюро ЦК КПСС говорилось о необходимости разоблачения клеветников.

— В годы войны вы, Алексей Алексеевич, наверняка были в действующей армии. Да?

— Был, несколько удивившись вопросу, ответил Федин.

— В танковых частях?

— Почему в танковых? В пехоте.