Анна Оуэн - Стальное зеркало

Уайтни принимает такой вид, будто ему уже отвесили оплеуху. Впрочем, это и случилось. Если ему, после нескольких лет работы, нужно такие вещи разжевывать и в рот класть как младенцу, то он и дурак, и неуч, и к делу не годится. Даже смешно — ведь был такой хороший молодой человек. Подающий надежды, резвый, сообразительный — и куда что провалилось? Его что, впервые посетило… чувство? Не поздновато ли?

Или все, что было до того, носило характер… влюбленности? Может быть. Забавно.

— С сегодняшнего дня, — сэр Николас куда менее резок, чем мог бы, — вы выбросите все это из головы. Хотя бы из головы. И займетесь поисками утечки. И если я пойму, что мы прикрыли вас зря, я исправлю свою ошибку.

Кит разглядывает полки, заставленные книгами, оловянной посудой, чернильницами, разнообразными шахматными фигурками; он и потолок готов разглядывать, хотя ничего достойного в потолке нет — высокий, с унылой лепниной, в углу у перегородки поблескивает свежая паутина, — лишь бы не слушать, как Дик благодарит Трогмортона. Противно.

Лепет Уайтни прерывается явлением секретаря. Собственно, письмо должен был бы забрать Кит, это его нынешние обязанности в посольстве, но он был очень занят, а письма от герцогов ждать не будут.

Сэр Николас отколупывает восковую блямбу с вороном, достает лист бумаги, полупрозрачный на свету — пяток ровных строк, перечитывает дважды, качает головой. С хорошо скрытым изумлением. Потом передает письмо Киту.

Это не почерк, это почерк. Не секретарский, видно, что Его Светлость собственноручно начертать изволил. Безупречно, каллиграфически, очень четко. Так, что кажется — отпечатано, буквы совершенно одинаковые.

«Господин секретарь альбийского представительства!

Приношу свои извинения за глупость и невоздержанность человека моей свиты, неосмотрительно вовлекшего Вашего подчиненного в сомнительную связь. Рассчитываю на то, что вы как строгий, но любящий господин своего слуги не поставите ему в вину то, за что мною уже сурово наказан истинный виновник.

С неизменной благосклонностью, Чезаре Корво, герцог Беневентский»

— Вы знаете, сэр Николас, — говорит Кит, — я пожалуй, оказал бы всем большую услугу, если бы зарезал это чудо природы в «Соколенке».

— Ну что вы, — смеется Никки. — Такой неповторимый стиль… Уайтни, можете прекращать страдания, вашему ромею ничего страшного не грозит. Подождите за дверью, отправитесь на Королевскую с ответом.

Уайтни не выходит — выплывает по ковровой дорожке, хочет, чтобы его не было слышно и видно. Действительно, не слышно, но в режущих кабинет на части лучах оказывается вдвое больше пылинок. Свет — золотой и белый, из витражного окна. Королевские розы Аурелии. С золотом мастера превзошли сами себя: цвет насыщенный, плотный, не блекнет до самой перегородки, словно янтарь или добрый эль. Гранаты на обивке превращаются в чудо-яблоки.

— Как хорошо, — щелкает пальцами Трогмортон, когда за Уайтни закрывается дверь, — что я господину герцогу никак не ровня. В противном случае, мне пришлось бы его вызвать — за эту дурацкую шпильку про господина и слугу — а умирать мне не хочется.

— Тут, — кивает на письмо Кит, — куда забавнее намерение.

А письмо — со всем его утонченным, точно рассчитанным хамством — можно отправить в столицу вместе с трагическим описанием похождений Уайтни. Бывший кардинал собственноручно выписал нашему идиоту отменную индульгенцию. Нечаянно такого не сделаешь…

— Да чего уж забавнее. Теперь у герцога будет свой ручной Орсини, который за господина душу отдаст.

— Да. Но сколько из господ его положения увидели бы угрозу, измену, оскорбление, а не источник выгоды?

— Большинство. Но мы, увы, в данном случае изначально имели дело не с большинством.

— Ну разумеется, — кивает Кит. — Меня забавляет другое. Почему лишь немногие понимают, что делать добрые дела не только приятно, но и очень легко? Невынесенный приговор, неотданный приказ, несколько слов, несколько строк. Без надрыва, который присущ истинной добродетели, без суеты, без лишних усилий…

— Сэр Кристофер, не пытайтесь меня убедить, что я — добрый человек. Я просто ленив.

— Вы-то как раз деятельны, — усмехается Кит, вспоминая стенания по поводу дюжины очень ценных убийц. Их нужно было найти, прикормить, направить — куча хлопот. Ненужных, главное. И даже довольно опасных, потому что два наказания Господних, спевшихся под присмотром третьего — это не только очень смешно… Его Светлость герцог Ангулемский с крылышками от Каледонии до Ромы — это еще и опасно. Маршал — человек почти по-нашему трезвый и разумный. И потому понимает, что ситуацию в стране изнутри он не переменит. Вернее, не переменит за приемлемую цену. Ему нужна опора вовне. И он с удовольствием приберет Каледонию в качестве таковой. Что может быть очень хорошо для каледонцев — но плохо для нас.

Каледонцы, ромеи, герцог Ангулемский, договор, о котором знали, помимо них с Никки еще двое — оба тогда попытались читать Киту нотацию, невинный Уайтни, не ведавший о планах Хейлза герцог Ангулемский, знающий о покушении на Хейзла Корво… и, кстати, меня Уайтни не сдал, а ведь знал, что маршал меня ищет.

Из этой мозаики нужно было выбросить лишнюю смальту. Выбросить лишнюю, а не добавить недостающую. А то у нас получается, что в самом центре витража три белые розы на золотом фоне, а в правом углу — еж какой-нибудь, с яблоками. Всю композицию портит. Ежа нужно исключить, еж — отдельно.

Если мы допускаем, что сэр Николас был прав и что герцог пошел пятнами, потому что узнал о сделке — а не потому что ему стало известно, что о ней не осведомлен только ленивый… Если мы допускаем, что Хейлз никому ничего не сказал, а Корво просто возвращался из гостей… Нет. Не лезет никак. Я их видел. Они попросту отражались друг в друге. Но если предположить, что это было то самое чудо — один случай на миллион — тогда в сухом остатке обнаружится Таддер. И, кстати, он — единственный, кто не знал и так и не узнал о сделке с Равенной.

А к герцогу Ангулемскому он захаживает вполне официально и по делу. И говорит с его людьми о переселенцах, а о чем еще говорит? Второй вопрос — по доброте душевной, или по приказу сверху? И третий — понимает ли герцог Беневентский, что этим своим письмом он принес нам голову Таддера на блюде?

— Сэр Кристофер, — улыбнулся Трогмортон, — мне потребуется черновик письма — поскольку вы теперь отчасти мой секретарь, не затруднит ли вас?

Кит встал, выбрал лист бумаги, так же, стоя, набросал три строки — и протянул Трогмортону.

«Наличием подателя сего удостоверяю, что внимание Ее Величества к личной жизни ее подданных не простирается так далеко, как можно подумать»