Семара - Зарницы смуты

Мы вошли, а пограничники въехали в лагерь, когда небо только начало наливаться густыми ночными тонами. С наступлением сумерек на землю обрушился шквалистый ветер. Жгуты холодного воздуха хлестали по лицу, выдували последнее тепло из окоченевшего тела. Где-то звонко хлопала под порывами ветра холстина шатра.

Подобравшись к огню, я присел на корточки и протянул вперед окоченевшие руки. От мокрых перчаток повалил пар; меня начало немного потряхивать - холод покидал тело.

Рядом со мной присел Гродверд. Он скинул плащ, снял рукавицы и куртку, оставшись в кольчуге, надетой поверх плотной шерстяной рубахи. Только теперь, при ровном и мощном свете костра, я заметил, насколько странной работы была его броня. Обычная кольчуга составлялась из плотно нашитых колец или наклепаных на тонкую кожу пластин, но эта скорее напоминала рыбью чешую.

- Ну, как вы? - к нам подошел довольный, румяный от долгой скачки на морозе капитан. Он оттряхивал перчаткой налипший на полу плаща снег.

- Добрались нормально, - мрачно ответил Гродверд. - Вот только место твои люди для стоянки выбрали не самое удачное.

- Чем тебе поляна не по нраву? - удивился Иридин. - Хорошее место, открытое...

- Ага, колдовским огнем сожженное, - хмыкнул Рубака. - Да и Девичья трясина рядом.

- Какая трясина? - не понял капитан. - Девичья?

- У писаря своего спроси, пусть в летописи заглянет, - отмахнулся мой спутник. - Я устал и хочу есть. Говорить недосуг. Но вот тебе совет - выходить нужно завтра же, слышишь? Не стоит особо рассиживаться здесь.

Капитан нахмурился, но спорить не стал. Кивнул и отправился к своему шатру, возле которого на ветру реяло каолитское знамя.

- Что за топь? - поинтересовался я, когда помощник отрядного повара принес нам по глубокой миске с гуляшом и кашей.

- Дурное место. Как и весь Мискарелль, - пробурчал Гродверд, орудуя ложкой. - Говорят, когда Буря только разыгралась, сгинули в этих краях послушницы из какого-то древнего капища. Это ведь сейчас у нас одни безбожники кругом, а раньше с верой было строго! Себя не щадили, зато святыню спасать кинулись. Но разговор про другое. Так вот, угодили послушницы в колдовскую ловушку. Их всех - всмятку. Крови расплескало на десяток шагов по всем сторонам света. Но вот, поди ж ты, одна девка не померла. Прокляла, со злости, богиню, которой раньше поклоны била. Оно и понятно, помощи от богов люди так и не дождались.

- И что дальше? - Несмотря на подкрадывающуюся дрему, мне хотелось узнать, чем закончилась история.

- Прикончили девку колдуны. Капище сожгли, из алтаря сделали подставку для книг... А земля испортилась. Почва смягчилась, деревья гнить изнутри начали. Вот, спустя поколение, и появилась трясина. Ни одному проводнику так и не далась она. Каким бы опытным ни был, все одно - оступишься и захлебнешься тухлой водицей.

- А кому она нужна, трясина эта? Зачем туда ходить?

- Не знаю. Может, и не нужна никому. Пробраться в леса за топями никому еще не удавалось. Что в том лесу теперь - неизвестно... Вдруг, колдуны прячутся?

Он захохотал.

Ночью я спал на диво крепко. Разбудил меня не в меру веселый и задорный рев рога. Не боевого, как оказалось, но возвещавшего, что утро уже наступило.

Зевая и щурясь, я подошел к железному чану в углу шатра. Холодная вода немного взбодрила, прогнала остатки сна. В животе голодно заурчало, намекая, что стоит заглянуть к отрядному повару.

Оглядев шатер, я с удивлением обнаружил, что Гродверда нет в кровати. То ли встал ни свет ни заря, то ли вовсе не ложился. Странный он, этот Рубака.

Набросив на плечи просохший и пахнущий дымом плащ, я вышел из шатра.

За ночь утоптанный снег подмерз, схватился ледяной коркой, что звонко хрустела под сапогами. По лагерю сновали вооруженные люди, где-то лязгал металл, воздух пропитался запахами кожи и оружейного масла. На отшибе лагеря уже начали сворачивать шатры, несколько пограничников усердно сбивали намерзший за ночь лед с канатов и креплений. У коновязи суетились отрядные конюхи, снимали с лошадей теплые попоны, подтаскивали мешки с фуражом и талой водой.

Мои ноздри уловили запах мясной похлебки. Голодная слюна наполнила рот, но я решил повременить, и отыскать Гродверда.

Недолго думая, отправился к капитану. Его шатер уже начали сворачивать, а сам Иридин стоял возле флагштока со знаменем Каолита и пытался счистить лед с полотна.

- синц Иридин! - я выудил из памяти вежливое обращение, принятое на востоке.

Капитан обернулся. Его тонкие губы тронула едва заметная улыбка:

- Синц? Ты ошибаешься. Я уроженец Старого Халифата, а обращение "синц" - это к раскосым жителями Империи.

Я почувствовал себя полным придурком.

- Извини, капитан. Спросонья перепутал... Ты сегодня Гродверда не видел? Не могу найти.

- Он пошел к тракту, - коротко пояснил воин. - Караульные говорят, что отправился туда еще затемно. Взял с собой факел и меч. Если найдешь дружка - поторопи. Я велел моим людям седлать коней.

Утро было теплым, солнце впервые за три дня выглянуло из-за мраморных туч. Светило ослепительно, блики играли на чистейшем нехоженом снегу.

Прикрываясь рукой от яркого света, я быстро взбежал по пригорку на тракт. Приземистая фигура Рубаки, окутанная паром, возвышалась над широким бочагом. Стоял воин на поросшей жухлой травой кочке, что-то внимательно разглядывая в незамерзающей воде.

- Гродверд! Капитан велел поторапливаться, хватит грязь месить.

Тот медленно обернулся, махнул рукой, словно подзывая. Возвращаться он точно не собирался.

Ругнувшись, я спустился на мягкий, пропитанный тухлой водой грунт. Под подошвами сапог противно чавкнуло, из земли выступила, пенясь, зеленая жижа. Приходилось ступать по едва различимым следам, что не провалиться в трясину. Но, несмотря на предосторожности, изредка оступался, и тогда теплая вода переливалась через голенище сапога, а я громко и забористо ругался.

Пускай с некоторыми трудностями, мне удалось пробраться через нескончаемую череду неглубоких ям и луж с жидкой грязью.

- Если зря сюда полз, - мой голос сочился недовольством, - ночью тебе в постель ушат болотной воды выверну.

- Смелое заявление, - спокойно проговорил Рубака. - Где твоя благодарность? Хотя, от вас, оборванцев, и не такого дождешься... Гляди-ка, что видишь?

Я склонился над удивительно чистой водной гладью. На дне были видны очертания какой-то фигуры.

- Что это? Тело?

- Нет, - Гродверд покачал головой. - Мраморная статуя. Или гипсовая. Древняя.

- Откуда ты знаешь?

Вместо ответа он протянул мне какой-то маленький, продолговатый предмет. Это был искусно высеченный человеческий палец. Гладкий, теплый, внутри него словно тлел крохотный уголек.