Джулия Джонс - Чародей и дурак

— Так что ж — нести эту форель Таулу, Грифт?

— Нет, Боджер. Лучше держись от него подальше — ведь нынче праздник первого чуда Борка. Это престольный праздник рыцарей, и подавать Таулу рыбу в этот день — значит сыпать соль ему на рану.

— Да, Грифт, ты прав, пожалуй. Я уже видел его, и он смотрел будто сквозь меня. Госпожа Меллиандра хотела его утешить, а он прогнал ее.

— Вряд ли его можно упрекнуть за это, Боджер. Каждый рыцарь, когда-либо состоявший в ордене, в этот день отдает свою кровь Борку. Таул должен горько сожалеть об утрате своих колец.

— Расскажи мне еще раз о первом чуде, Грифт.

— Борк, как тебе известно, пас овец в предгорьях Большого Хребта. Однажды на его отару напала стая обезумевших от голода волков. Волки загнали Борка с его стадом к самым Фальдарским водопадам. Борк, не видя пути дальше, взмолился Всевышнему. И водопады в тот же миг покрылись льдом. Все застыло на бегу: и вода, и рыба, бывшая в ней. Борк с овцами перешел на ту сторону — но как только на лед ступили волки, водопады вновь оттаяли и унесли хищников в глубину.

— Эту историю всякий знает, Грифт, — нетерпеливо заметил Боджер. — Ты расскажи, при чем тут Вальдис.

— Так бы и говорил. — Грифт хлебнул эля и поудобнее расположился на стуле. — Ну так вот: Вальдис, как тебе известно, стал первым учеником Борка. И когда Борк отправился на Дальний Юг в поисках истины, Вальдис остался на севере проповедовать его учение. И ровно через десять лет после чуда у водопадов Вальдису привелось на том же месте держать речь перед гневным и неверующим сборищем. Люди кричали ему, что никакого чуда не было и что всякий, кто решится пересечь водопад, погибнет.

Вальдис, такой же, как мы, человек, знал, что ему не дано совершить чуда, и вместо чуда сотворил первый подвиг веры: он прыгнул в реку, и она увлекла его в водопад.

Все, конечно, думали, что он погиб, разбившись о скалы, и посему отправились по домам к своим женам и детям и скоро забыли о нем. Но Вальдис каким-то образом остался жив, хотя никто не знает, как это ему удалось — видно, Бог вознаградил его за веру, — и снова явился в ту деревню. Жителей так потряс его вид, что все они пали на колени и обреклись Борку. Вальдис поцеловал каждого в лоб и ушел, сказав, что их долг теперь — нести дальше слово Божие. — Грифт осушил свою чашу, дав понять, что его рассказ окончен.

— Храбрый, однако, человек был Вальдис, — заметил Боджер.

— Да, Боджер. И орден, который он основал, должен был следовать его заветам.

— Бедный Таул. Ему, должно быть, больно видеть, как пал его орден.

— Если хочешь знать мое мнение, Боджер, он в самую пору вышел оттуда.

— Кабы ты видел его нынче утром, Грифт, ты знал бы, что он думает иначе. Сидит на своем подоконнике и смотрит на юг.

— На юге стоит город Вальдис, Боджер.

— Да, и сердцем Таул нынче там.

Баралис закрыл за собой дверь, подумал и задвинул засов. Кайлок во дворце, и его присутствие все меняет.

Мальчик вырос с тех пор, как Баралис видел его в последний раз. Его, собственно, и мальчиком уже не назовешь. Он мужчина. Король. Вождь. Как держал он себя в большом зале! Как напрягались все, чтобы расслышать каждое его слово, и как дружно вздохнули с облегчением, когда он ушел! Сомнений нет: Кайлок рожден, чтобы стать императором. Он и зачат был для этого. Но он еще так молод, так неопытен, так подвержен соблазнам юности. Следует руководить им, осторожно направлять его решения, придавать больше тонкости его ходам.

Между тем не похоже, чтобы Кайлок позволил управлять собой. Он тверд, полон сил и хочет править сам. Баралис разрешил себе чуть-чуть улыбнуться. Не так уж он тверд, король. За это следует благодарить блестящий порошок под названием ивиш. Ивиш преграждает путь магии, и Кайлок, покуда продолжает его принимать, никогда не доберется до ее источника. А что король его принимает, сомнения нет. Его волосы, платье, дыхание — все пропахло ивишем, однако побочное действие лекарства он скрывает хорошо.

Одних людей ивиш приводит к безумию, у других вызывает страх преследования и всех наделяет бредовыми фантазиями. Ганаттские мужчины принимают ивиш, чтобы приблизится к богу, женщины — чтобы забыть о жестокости своих мужчин, а детям там дают сосать тряпицы с ивишем, чтобы они не плакали. Баралис попробовал его только однажды — с губ юной племянницы своего наставника — и больше никогда к нему не прибегал, не желая терять власти над собой.

То, что Кайлок, принимая это снадобье, сохраняет все же видимость здравого рассудка, по меньшей мере примечательно.

Пять лет он глотает эту отраву, и трудно даже вообразить, что она могла натворить с ним за это время. Между тем он держится как ни в чем не бывало.

Баралис ощутил нечто вроде отцовской гордости, но тут же подавил это чувство: еще не время поздравлять себя с победой. Есть кое-какие дела, которые он запустил, оправляясь после встречи с Мейбором в таверне.

Баралис уселся у огня, и Кроп подошел, чтобы налить ему сбитня.

— Приготовь мое питье, Кроп. Мне предстоит долгое путешествие.

Чары, к которым он прибег в «Полном ведре», значительное ослабили его, и лишь теперь он окреп достаточно, чтобы покинуть свое тело. Он медленно попивал сбитень, стараясь оттянуть этот миг. Он терпеть не мог предстоящей ему процедуры. Когда мозг расстается с телом и душа — с питающей ее плотью, и сердце гонит кровь по опустевшей шелухе, время решает все, и смельчака караулят во мраке небытие и безумие.

С глубоким вздохом Баралис начал приготовления: порошок, сок листа, кровь. Он вдохнул пары полученной смеси и упал на руки стоящего наготове Кропа.

Страшная легкость, которую он обрел, каждый раз вызывала у него потрясение. Он старался придать своим мыслям больше тяжести — иначе его разум улетел бы под небеса и не смог бы вернуться. Тело взывало вослед, но он уже был слишком далеко, чтобы ощущать его потерю. Он поднимался все выше и выше, сквозь облака и слой разреженного воздуха, и лишь земное притяжение удерживало его. Как ни странно, он чувствовал холод. Жара, ветер и влага не влияли на него, но холод имел особую власть.

Не успев опомниться, он оказался на месте и увидел под собой ларнский храм: каменный четырехугольник на острове, похожем формой на грушу. Баралис сквозь кровлю, камень и дерево проник в покой, приготовленный для его приема. Четверо мужчин у стола, на столе четыре свечи и чаша.

— Добро пожаловать, Баралис, — сказал один из четверых. Баралис выждал немного, чтобы прийти в себя. Будь у него дыхание, он бы совсем запыхался. Он не стал повторять свою оплошность и придавать себе форму — он не собирался расходовать свои силы ради того, чтобы угодить жрецам.