Невеста Лесовика (СИ) - Таня Соул
У кого возможности одолжить кокошник не было, те надевали кичку расшитую. Она тоже красивая, но уже не то, конечно.
Тот-то кокошник, что мы одалживали, был уж не нов. Если приглядеться, видно, что слегка затёртый. А этот — будто никогда его не надевали. И красивый такой, белый весь. И бисер белый, и каменья. Глаз не отвесть.
— Мать моя, — прошептала я, когда эта девчушка с кокошником ко мне направилась. И даже разрешения спрашивать не стала, а принялась мне на голову его рядить. Закрепила, косы поправила. Передник на меня повязала. И сапожки передо мной поставила, чтобы я надела.
Я, как заворожённая, в сапожки нарядилась и поплелась из опочивальни в коридор, а оттуда в палаты, где царь обычно гостей да просителей принимал. Иду, а в коридоре служки все по стеночке выстроились и кланяются. И эти туда же. Чего им ровно не стоится?
Проплыла я мимо них и у входа в палаты замерла. Никак не могла решиться. Сердце в груди колотилось как бешеное.
Глава 7
Девчушка, что за мной следом шла, подтолкнула меня легонько в спину, мол, решительнее. И я решилась. Шагнула в палату, а там, почему-то народ собрался. Немного, но было. И не служки какие, а то ли вельможи, то ли ещё кто важный. Одеты, в общем, были они хорошо.
А на другом конце палаты царь стоит. Тоже в жениховских одеждах — красная косоворотка с белой вышивкой, портки, те, что портниха принесла, и сапожки тоже кожаные, дорогие. Красив стоит, широкоплеч. Как ещё косоворотка не трещит на нём. Если бы чужую надел, не ту, что под него пошили, точно бы треснула по швам — настолько он плечист.
У меня от волнения к горлу ком подкатил, голова закружилась. Не знаю, как на своих двоих до него дошла и не повалилась где-то по дороге.
— Примерка чудная какая-то, — прошептала, разглядывая его.
Возле нас невесть откуда нарисовался дедок в расшитых одеждах да с лентами в руке.
— Вложи-ка свою ладонь в ладонь жениха, — приказал мне, и я без задней мысли ладонь-то и протянула. А сама сообразить не могу, чего это такое происходит.
Лесовик зато, в отличие от меня, потерянным не выглядел. Улыбался стоял, руку мою уверенно взял и кольца в неё зачем-то положил. А дедок этот как давай нас лентами обвязывать. Начал с рук, а потом уже и вокруг плеч пошёл. И крутит от меня к Лесовику, от Лесовика ко мне. Сотворил из нас веретено какое-то.
— Чего это он делает, а? — спросила у Лесовика шёпотом.
— Венчает, — ответил Лесовик, тоже тихо. Так, чтобы только я услышала.
Я на него глядь, потом на дедка, потом снова на Лесовика. Пока смысл до меня-то и не дошёл.
— Как венчает? А ежели я не согласна? — возмутилась уже не так тихо.
— А чему тут противиться? — спросил Лесовик, а сам настороженный, будто к бою готовится. — Ты же мне невеста?
— Ну, невеста. Но случайная же. И вообще, у нас на селе принято сначала согласие у девицы испрашивать. Потом у её родителей. А уже потом и свадьбу планировать. Где эти молодожёны, для кого я тут всё примеряла? — а у самой подозрение нехорошее закралось.
— Да вот же, те самые, — Лесовик развёл руками, насколько мог, потому что ленты мешались.
— Ах, вот ты какой… — выдохнула я разочарованно. — И ведь чувствовала, что лукавил где-то. Но чтобы так! — кольца ему на ладонь переложила и стала вертеться, пытаясь из лент выпутаться. Но дедок работу свою сделал на совесть. Сразу видно, вязал на всю жизнь. Ещё б уточнял, тех ли вяжет. Вот хорошо бы было.
— Да постой, — попытался остановить меня Лесовик. — Не горячись.
— А вот и буду! Буду горячиться, — и завертелась ещё яростнее.
Лесовик сделал шаг ко мне, я два — от него. Ленты между нами натянулись струнами. Я попятилась дальше, увлекая за собой Лесовика, и только тогда поняла, что зря, когда поздно было. Если б не связанные, мы бы с ним ой как славно поругались, но из-за лент этих…
Я, пока пятилась, оступилась немного, качнулась вбок, а Лесовик, ко мне приколоченный, — в другой. И так мы, юлой вертясь, и рухнули вместе на пол. Лесовик первым, я — на него. Коленкой в живот угождая, а лбом куда-то в подглазье. Царь жалобно взвыл, я испуганно вскрикнула. И начала из лент этих гусеницей вылезать. Когда выпросталась, смотрю, а народ по палатам испуганно носится, причитает, царю что-то к глазу прикладывает. И на меня косится неодобрительно.
Я, испугавшись собственных дел, ползком, ползком и к выходу. Как выползла из палат, понеслась по коридору наружу, а оттуда по дороге к окраине города. Туда, где народу поменьше.
— Ох, да я, — выдохнула, когда уже городские дома заканчивались. — И чего мне прямо не стоялось?
Прошла чуть дальше, где луга начинались, и всплеснула возмущённо руками.
— А ему чего прямо не говорилось? Не мог, что ли, как есть сказать? Я, может, в целом не против была бы. Если б он нормально предложил. А теперь-то уж что? Поздно. Опозорила и его, и себя, — от досады даже слёзы к глазам подступили. Вот вечно я так, натворю чепухи не подумав, а потом как в глаза людям смотреть? Какая из меня теперь царица?
Оплакивая свой несостоявшийся брак, я поплелась дальше по дороге. Оно мне там, может, и делать-то нечего было, в этом «дальше», но и во дворец возвращаться теперь как? Пустила я слезу скупую и иду куда глаза глядят. А глядели они в сторону речки.
В голове всплыло предупреждение Степана, что сначала надобно в воду поглядеть, нет ли там кого. А уж потом приближаться. Я, как он учил, так и сделала. Подкралась тихонечко и заглянула. Вода прозрачная-прозрачная, аж дно видно. И ни одной русалки на этом дне. Ни одного водяного.
— Сочиняют пугалки всякие, — выдохнула я, подходя чуть ближе и присаживаясь на валун у берега. Он, на солнце нагревшись, жёгся даже через одежду. — И что нам делать-то теперь, Агнешка? — спросила у себя, но ответить ничего не нашлась. А вместо этого стала напевать себе под нос песню одну, грустную. Сначала тихо-тихо, а потом уже и в голос.
Сижу, горюю. Да так, что и река вместе со мной закручинилась. Журчанье поддакивало в такт словам,
