Дмитрий Щербинин - Пронзающие небо

– Чунг!

Крик его подхватили бессчетные тысячи углов, каждый из которых коверкал Алешин голос как–то по своему… Голос, отражаясь от всех этих стен и углов, обратился вдруг в какой–то чудовищный рев–хохот, настолько бездушный и холодный, что Алешу передернуло. 

И казалось, что это голоса черных камней смеялись над ним:

– Не выйдешь… не выйдешь, на век останешься здесь с нами… На век… Замерзнешь… Замерзнешь, станешь такими же как и мы!

Алеша заткнул уши, но даже так он слышал это бесконечно повторяющееся, то утихающее, то замолкающее, нервно дрожащее:

– На век с нами… Замерзнешь… Станешь таким же…

Алеша не помня себя от ужаса заорал:

– Чунг! Чунг! Где же ты?! Чунг!

Черные скалы взвыли победно и принялись орать на все лады:

– Ты останешься…. Нет пути…. Замерзнешь… Почернеешь как и мы… будешь стоять с нами вечно…

– Замолчите!!! – завопил Алеша.

– Замерзнешь… замерзнешь… замерзнешь… – заскрежетали безжалостные голоса.

Но тут раздался шорох, который однако прорезал все эти отголоски и знакомый голос Чунга произнес:

– Что здесь, что за крики…

Этот встревоженный голос возымел совершенно неожиданное действие: он враз, мигом, рассеял все эти жуткие голоса. Сразу же все эти голоса показались Алёше вовсе не страшными, а собственный страх и крики чем–то смешным – он уж и забыл, что совсем недавно был в состоянии близком к помешательству.

Он хотел было предложить Чунгу продолжить путь – ведь за синем щупальцем, как они видели с тридцатиметровой высоты уступа, каменный лабиринт прекращался и опадал в какую–то тьму.

Но только он открыл рот, как совершенно неожиданно его схватила рука и вытащила в еловый лес. 

* * * 

– Что?! – Алеша уставился на склонившееся над ним личико Ольги.

– Волки, – шепнула она – голос ее дрожал.

Слышалось негромкое, но грозное рычанье Жара где–то совсем рядом…

Было темно – пламя затухло и лишь тлели красные угольки и еще угольки тлели… меж деревьев… эти были беловатые – Алеша только взглянул на них и вжался в ствол ели, вжался так, что заболела спина.

Волки молчали и молчание это пугало еще больше нежели вой… Все эти белые огоньки, затушить которые в силах была только смерть, смотрели на перепуганных до смерти ребят и на стоящего рядом с ними большого огненного пса…

Вот раздалось едва слышимое голодное урчание и, кажется, одна из пар этих глаз–искорок, самая яркая из всех, придвинулась чуть ближе.

Алеша, вскочив, бросил оставшиеся ветви на красные угли, ветви зашипели, задымились, однако ж не загорелись.

Две жгучие белые искорки придвинулись совсем близко… Они могли видеть лишь его, пылающие светом полночной луны глаза, зато он – здоровый, матерый волчище, вожак видел их превосходно

Вожак остановил взгляд своих пылающих глаз на Жаре; их взгляды встретились и словно две стихии, словно огонь и вода сцепились меж собой.

Вся эта безмолвная сцена продолжалась всего лишь несколько мгновений, а затем вожак сделал еще несколько небольших шагов, приближаясь к ребятам. Раздалось глухое урчание…

Несмотря на холод, на Алешином лбу выступила испарина – он ясно представил, как этот волчище набросится сейчас на него, на Олю…

За спиной вожака начали сужать полукруг возле ели волки. Алеша вспомнил о лежащем в кармане кинжале и сунув туда руку, нащупал острое лезвие…

Вожак заревел кровожадно и прыгнул – наперерез ему бросился Жар, но им так и не суждено было померяться силами – пламя охватило наконец долго тлевшие еловые ветви. Оно неожиданно взвилось вверх, затрещало и завизжало, как некий огромный зверь, но рев пламени перекрыл рев боли, который вырвался из глотки вожака – пламя охватило его, вспыхнула шерсть.

Волчище совсем обезумел – уж если он чего боялся, так. Он перевернулся в воздухе, и врезался в еловый ствол (Алёша едва успел увернуться) - да с такой силой что ель закачалась и откуда–то сверху полетели большие и малые снежные комья, разом ничего не стало видно – лишь шипящие, пригибающиеся языки пламени прорывались сквозь темное облако.

Волки ещё выли, но всё тише и тише. Наконец – тишина, только всё ещё опадающий снег шуршал. В этом мраке Алёшиной, сжатой в кулак руки, коснулась тёплая, мягкая Олина ладошка – вот и голос её светом солнечным одарил:

– Алёшенька, они ушли ведь, правда?

– Ушли, – молвил Алеша и тут раздался волчий вой – и совсем близко – никуда они и не думали уходить.

Вот и опали к земле, последние снежинки, и оказалось, что костёр совершенно заметён, а волчья стая вновь окружила ель. Сколько же их было! По меньшей мере – две сотни мерцающих белёсым, безумным пламенем глазищ, да постоянный скрежет клыков.

Однако, после первой стычки, Алёша чувствовал, как кипит в нём кровь, и вот шагнул он вперёд, взмахнул он кинжалом, и прокричал:

– Эй вы, вечно голодное племя! Что вам от меня надо?! Хотите выдрать моё сердце?! Так обморозитесь! У меня не сердце – медальон! Ха–ха–ха! – он с горечью рассмеялся. – Вы зубы об меня обломаете!

Сзади на плечо его легла ладошка Оли, она шептала:

– Быть может, только я им и нужна. Давай – я останусь, а ты – беги…

Оля всхлипнула, но всё же в голосе была этакая твёрдая струна, что ясным было, что она действительно прямо сейчас вот готова отдать жизнь за Алёшу, принять мученическую смерть в волчьих клыках:

– Да что ты такое говоришь?.. – процедил сквозь зубы Алёша.

– Сама не знаю… Прости меня, Алёшенька…

Алёша ничего не ответил, но все его мускулы напряглись – он, так же как и Жар под его ногами, готовился к нападению. Волки подбирались всё ближе – в любое мгновенье могли наброситься, причём ясно было, что прыгнут сразу несколько, с разных сторон…

– Вдруг понял – сейчас смерть – губы задрожали.

И тут – шум крыльев, и крик гневливый: «Крак!», ещё раз: «Крак!» и, вместе с третьим «Крак!» – налился серебристым, лунным светом силуэт ворона – верного Крака, которого Дубрав вперёд себя пустил. Всё ярче и ярче становилось это сияние, переливалось, вздрагивало, мерцало. Свет этот был сродни тому лихорадочному пламени, который блистал в волчьих глазах, но только был намного сильнее, и волки, глядя на него, совсем теряли рассудок, пытались встать на задние лапы, вцеплялись друг в друга, метались на Крака, который факелом безумия носился среди них, изворачивался от исступлённо клацающих клыков. Ещё несколько раз шипами прорезало воздух: «Крак!», и тут ворон полыхнул с такой силой, что даже и Алёша прикрыл ладонью глаза.

Волки, жалобно скуля, бросились было в стороны; но тут надрывно взвыл оправившийся уже от ожогов вожак, и стая, подчиняясь мощи его голоса, развернулась; снова, правда уже нехотя, начала наступление. Ещё пара таких вспышек и ничто бы уже не смогло остановить трусливое бегство – однако ворон уже выложился, истомился; и даже летал медленнее, тяжело вздымались и опускались его крылья.