Руслан Мельников - Темный Набег

Красива… А не потому ли он с самого начала так рьяно встал на ее защиту?

Огоньки мерцали. Причудливые тени скользили по лицу девушки, рисуя причудливые образы.

Время шло. И его прошло уже немало, когда…

Миг!

Момент!

Мгновение!

Было мгновение, когда Всеволод вдруг с ужасом осознал – вот оно! Начинается! Обращение! Стремительное, невообразимое…

Глаза на миловидном почти детском, девичьем личике еще смаргивают влагу, а пухлые чувственные губки уже раздвигаются, изгибаются в чудовищном оскале. А все потому, что за устами теперь не ровные белые зубки – звериные клыки! Клыки топорщатся, растут, не помещаясь более во рту.

Длинные рыжие локоны укорачиваются, темнеют. Грубеет кожа. Нежные щеки, на которых еще поблескивают дорожки от слез, покрываются густой жесткой шерстью. Лицо искажается, вытягивается, заостряется. По-собачьи. По-волчьи…

Бездонная зелень глаз обретает ядовитый болотный оттенок, начинает светиться болотными же огоньками.

А Всеволод все смотрит в это лицо, в эту морду, в этот оскал, в эти горящие глаза. Смотрит ошеломленный, пораженный, зачарованный, не веря, не в силах пошевелиться, не чуя ног и рук, не ощущая мечей в ладонях.

Прав! Все-таки Конрад – прав! А сам он – ошибся! Страшно ошибся! Если Эржебетт сейчас же, сию минуту не снести голову посеребренной сталью… Если не исправить роковую ошибку…

«Тва-а-арь!»

Он заорал – дико и жутко. Приказывая телу повиноваться. Приказывая рукам нанести удар, приказывая булату с серебром рубить подлую тва-а-арь.

Глава 2

«Тва-а-арь!»

Но – лишь хрип изо рта.

Пальцы будто увязли в густом меду, не желая сжимать рукоятки мечей. Рукам недоставало силы поднять клинки.

Неужто, обманули?! Околдовали?!

Конец?! Неужто?!

«Тва-а…»

В бессильной ярости, в безнадежном отчаянии Всеволод вновь попытался совладать с собственным телом.

Тело неловко дернулось в ответ. Тело кулем повалилось набок.

Всеволод едва не уткнулся лицом в горящие свечи.

И – очнулся.

И – пришел в себя…

– …а-арь!

…от своего же выкрика…

Дыхание – жадное. Всеволод чувствует себя рыбой, выброшенной на берег. Шумно заглатывает воздух.

Сердце – бешеное. Коло – тух-тух-тух-тух-тух! – тится.

Задремал! Уснул! Разморенный теплом и покоем, убаюканный трепещущими огоньками свечей, очарованный колдовской игрой бликов и теней.

За оплывшим свечным частоколом все также сидит и испуганно хлопает глазищами Эржебетт. Прежняя, ничуть не изменившаяся. Чуть подрагивающая от страха. Да не чуть – сильно. Дрожащая всем телом. Крупной дрожью.

А ведь волкодлак, если уж он начал обращаться, назад так просто не перекинется. Значит, действительно…

Задремал… Уснул… Не мудрено. Долгие переходы. Тревожные бессонные ночи. Уставшее тело. Утомленный разум. Но сколько времени он был беззащитен перед оборотнем? Тьфу ты! Да какой там оборотень! Откуда?! Нет никакого оборотня. Пока нет, по крайней мере. Пока – только Эржебетт. И ничего иного. Пока…

Всеволод тряхнул головой, отгоняя морок.

Просто задремал, уснул. И кричал во сне. Привиделось потому что. Что-то. Жуткое.

Но сейчас-то наваждение отступило. Исчезло.

– Как долго я спал, Эржебетт?

И снова в ответ – лишь доверчиво распахнутая темная зелень глаз и молчаливое хлопанье ресниц. «Ну да, конечно, – не понимает по-русски, – вспомнил Всеволод. – А кабы и понимала – сказать-то ничего не может».

Но все же – миновал ли уже послезакатный час? Или Всеволод выпал из реальности бытия лишь на несколько кратких мгновений? Сколько времени он проспал? Всеволод прислушался. Снаружи тихо. На звоннице не бьет тревогу колокол, подле которого поставлен неусыпный дозор, и не доносится с монастырского подворья шум битвы. Не кричат люди, не завывает упыриное отродье.

А здесь, в тесной монашеской келье, по-прежнему сидят друг против друга двое. Сидят и ждут. Человек с двумя мечами. Опытный воин, обученный сражаться с порождением темного обиталища. И еще… Кто-то… Дрожащая дева. Тоже – человек. Наверное… Скорее всего…

Эржебетт вела себя как человек. Как обычная перепуганная в усмерть девчонка. Разве что больше не плакала: дорожки слез на щеках высохли.

Но час зверя? Истек? Или рано еще? О, Всеволод многое отдал бы, чтобы выяснить это наверняка. Сейчас, сразу.

Он глянул в окно. Темно. Тучи. Ни луны, ни звезд не видать. Глянул на свечи. Тоже – трудно понять. Всеволод не знал, как быстро горят эти монастырские свечи.

Но сгорели-то они основательно. Но восковых слез натекло на камень изрядно.

Натекло… Истек?..

Наверное ж, истек вместе с ними и роковой час. А не весь – так большая его половина. А коли что и оставалось еще – ну, может, самая малость.

Эржебетт шевельнулась.

Простонала – вопросительно. Просительно.

– А-а-а?

Страшно ей, должно быть. Еще бы не страшно! Щемящая жалость к беззащитной, бессловесной, без роду – без племени юнице сжала вдруг грудь Всеволода. Сжала, скрутила, да так, что…

– Не нужно бояться, – стараясь, чтоб голос звучал ласково и успокаивающе, проговорил он. – Ничего не нужно бояться!

Поняла? Нет?

Сказанных слов – нет. Их смысл – да.

Уста Эржебетт дрогнули. Девушка улыбнулась – самыми уголками рта. И – всхлипнула. Да, снова плачет…

Сдвинулась с места. Не отводя от Всеволода молящих глаз, поползла на четвереньках. К нему. Плакала и ползла. Обползала одни свечи, валила другие.

Волкодлак преодолел бы это расстояние в один прыжок. В полпрыжка. А она все ползла. Как рабыня к ложу господина. Как собака к ногам хозяина.

Эржебетт тронула его ноги.

Придвинулась. Ближе.

Еще ближе.

– А-а-а? – все с той же мольбой в голосе.

Молит о защите, покровительстве и благосклонности? Ох, до чего же жутко ей сейчас! До чего же сильно должна пугать ночь бедняжку, пережившую встречу с волкодлаком и чудом спасшуюся от упыриного воинства.

– Ты в безопасности, Эржебетт, – уверял Всеволод.

Если не вздумаешь обращаться в нечисть…

– Самое страшное позади, – говорил он ей.

Если уже ушел в небытие послезакатный час.

– И все будет хорошо, – обещал Всеволод.

Если они доживут до утра. Оба, а не один из двоих.

– Все скоро кончится, – пророчествовал он.

Так кончится или иначе. Но – должно.

И скорей бы!

А еще…

«Красива! До чего же она все-таки красива!» – вновь не отпускала его такая навязчивая и такая неуместная в сложившихся обстоятельствах мысль. Или наоборот – вполне естественная мысль?

«И ведь не просто красива – а красива пробуждающей страсть, манящей, влекущей… жуть, как влекущей красотой».