Не все мухи попадают в Ад - Владимир Сыров
Он поднял на меня взгляд, полный безысходного отчаяния. В нём читалось раскаяние, но и… что-то ещё. Какое-то странное самооправдание, что часто бывает с людьми, пережившими подобное: они пытаются найти оправдание своим действиям в экстремальных ситуациях, списать всё на обстоятельства. Тем более, Мечниковы – известная династия лекарей. Для них такой поступок равносилен нарушению священной клятвы. А репутация для таких семей – не пустое слово.
– Вы… вы понимаете? – повторил он шепотом, и голос его дрожал. – Я… я нарушил клятву. Взял на себя право решать, кому жить, а кому умирать. И это видели другие…
– Александр, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально спокойно и уверенно. Важно было не осуждать его, не давить на него, а создать атмосферу доверия и понимания. – Я не священник, я не могу отпускать грехи. И я не судья, чтобы оценивать ваши поступки. Но я знаю, что истинное искупление не в словах, а в делах. – Я сделал небольшую паузу, чтобы он успел осмыслить мои слова. – И ваше желание избавиться от этой тьмы, которая вас поглощает – это уже первый шаг на пути к исцелению.
– Исцеление… – он горько усмехнулся, и эта усмешка показалась мне ещё более болезненной, чем его слёзы. – Возможно ли оно? Когда эта пустота постоянно напоминает о себе? Она… шепчет… побуждает…
Александр сжал кулаки так сильно, что костяшки его пальцев стали совершенно белыми.
– Она говорит, что я поступил правильно, – прошептал он, и голос его был едва слышен. – Что слабые не заслуживают жизни. Что только сильные имеют право решать.
– Александр, – мягко перебил я его, стараясь не нарушать налаженный контакт. А в мыслях ставя ему предварительный диагноз – синдром Раскольникова. – Это не ваши мысли. Это эхо того, что вы пережили. Травма, которая искажает ваше восприятие реальности. Мы можем с этим работать. Мы можем найти способ приглушить этот шёпот. – Я говорил медленно, чётко проговаривая каждое слово, словно обращался к маленькому ребёнку, которого нужно успокоить, убедить, что всё будет хорошо.
– Как? – он поднял на меня взгляд, и я увидел в нём слабую искорку надежды. Маленький огонёк в бездне отчаяния. – Как заглушить голос… который звучит… внутри меня?
– Мы научимся различать ваши мысли и… навязанные вам идеи, – объяснил я. – Мы проанализируем ваши чувства, ваши страхи, мы найдём корень проблемы. И тогда… тогда вы сможете сделать выбор. Свой собственный выбор.
– Свой… собственный… выбор… – медленно повторил он, словно пробуя эти слова на вкус. И вдруг его лицо исказила злобная, отталкивающая гримаса. Глаза, ещё мгновение назад наполненные неуверенностью и надеждой, теперь горели холодным, безумным огнём. – А я уже сделал свой выбор, Андрей! – рявкнул он.
Он резко вскочил с кресла, опрокинув его на пол. Движения его стали резкими, порывистыми, словно он превратился в загнанного зверя. Александр наклонился ко мне, и я почувствовал резкий, отвратительный запах гнили, исходящий от него. Сладковатый, тошнотворный запах разложения.
Откуда...?
– Ты… ты ничтожество! – прошипел он, и его голос был полон ядовитой ненависти. – Червь, копошащийся в грязи! Ты думаешь, что можешь меня вылечить? Меня?! Мечникова?! Я же с вами знаком давно, – продолжал он, и голос его стал вязким, тягучим, словно мёд, стекающий с лезвия ножа. – Вы мне помогали. Как друг семьи… – он скривил губы в издевательской усмешке. – Наш помощник… слуга… прислужник… пешка… РАБ… НИЧТОЖЕСТВО… МРАЗЬ! РУЧНАЯ СОБАЧКА! – он практически кричал мне в лицо, брызжа слюной. – А СОБАЧКЕ РАЗВЕ РАЗРЕШАЛИ ТРАХАТЬСЯ!? ЗАВОДИТЬ ПОТОМСТВО?! – В его глазах мелькнуло что-то извращённое, болезненное. Что-то, от чего у меня волосы на затылке зашевелились.
– Знаете… я вот подумал… – он внезапно успокоился, и голос его стал вкрадчивым, ласковым. – Зачем… тебе… семья? Мм? Зачем… тебе… эта… сучка? Щенята? – Он улыбнулся, и эта улыбка была хуже любого оскала.
Я попытался встать, но он резко схватил меня за руку, сжав её с такой нечеловеческой силой, что я едва не вскрикнул от боли.
– Подожди, – прошептал он, и его дыхание обожгло мне ухо. – Не уходи. Нам нужно прояснить некоторые детали.
Меня охватила паника. Я понимал его намеки, но… Это точно блеф. Должен быть блеф. Между тем страх, холодный и липкий, словно щупальца гигантского осьминога, уже опутывал меня, сжимая в своих объятиях. Я резко вырвал руку и отшатнулся.
– Александр, успокойтесь, – пробормотал я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, хотя внутри всё дрожало от ужаса. – Давайте сделаем перерыв. Вам нужно прийти в себя.
– Перерыв? – он снова засмеялся, и этот смех был похож на скрежет металла по стеклу. – Хорошо. Перерыв.
Я поспешно вышел из кабинета, чуть не споткнувшись о собственные ноги. Сердце колотилось в груди, словно загнанная птица. Нужно было позвонить. На всякий случай. Я дрожащими руками достал телефон и набрал номер жены. Гудки. Длинные, мучительные гудки. Никто не отвечал. Тревога сжимала горло ледяным обручем.
– Опа-а-а, – раздался за спиной голос Александра, и я резко обернулся.
Он стоял в дверях кабинета, держа в руках сумку. Обычную спортивную сумку. И улыбался. Той же жуткой, нечеловеческой улыбкой, от которой меня передёрнуло.
– Я так и знал, – продолжал он, не спеша подходя ко мне. – Вот принёс тебе… передачку.
Он раскрыл сумку, и я увидел…
Я увидел то, что заставило меня закричать. Оторванная рука. Женская рука. С обручальным кольцом на безымянном пальце. И… детские части конечностей. Маленькие, окровавленные ручки и ножки…
– Упс, – произнёс Александр спокойным, ровным голосом, словно уронил что-то неважное. – Кажется, я немного увлёкся. Ну вот они… твои любимые. Можешь больше не звонить.
Он бросил сумку к моим ногам, и меня замутило. Мир поплыл перед глазами, краски потускнели, звуки превратились в неразборчивый гул.
– И ты, мразь, – прошипел он, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовал его горячее, прерывистое дыхание, – что-то пытаешься во мне вылечить? – Он снова засмеялся, и этот смех был похож на вой шакала. – Да мне интересно стало, как ты поможешь
