Джордж Мартин - Воины

— Берегись! — кричит Бронник, и в тот же миг я осознаю, что вода у меня за спиной вспенилась, и вижу две широкие фиолетовые спины, рассекающие водную гладь, и понимаю, что на этот раз другие свиньи — как минимум пара, а может, и больше, кто их знает, — последовали вниз по течению за выбранным нами кабаном и вознамерились защищать свое пастбище от наших посягательств. Этого — единственной серьезной опасности этой охоты — мы всегда боялись, хотя ничего такого никогда не случалось. Поверхность воды бурлит. Свиньи принимаются исступленно выпрыгивать по сторонам от нашей группы. Река здесь, мягко выражаясь, мутная, и теперь, когда обозленные свиньи фыркают и сопят вокруг, мы толком даже не понимаем, что происходит — только то, что мы утратили контроль над ситуацией и что нам грозит серьезная опасность.

— Все на сушу! — кричит Оружейник, но мы и так уже карабкаемся на берег. Я взбираюсь на него и опираюсь на копье, переводя дыхание. Оружейник и Бронник стоят рядом со мной. Интендант выбрался на противоположный берег. Но Сигнальщика не видать. А затем река вдруг окрашивается кровью и из воды высовывается множество здоровенных рыл с желтыми клыками. А затем всплывает и Сигнальщик — вспоротый от паха до горла. Мы относим его обратно на плечах, словно павшего героя. Это наша первая смерть за несколько лет. За эти годы у нас отчего-то возникло ощущение, что мы, одиннадцать человек, там и останемся вместе навеки, но теперь мы осознаем, что это не так. Оружейник относит весть Капитану, а потом сообщает нам, что этот холодный, неумолимый человек выказал признаки истинного горя, услышав о смерти Сигнальщика. Мы с Сапером и Интендантом копаем могилу, а Капитан проводит заупокойную службу, и несколько дней в форте царит похоронное настроение. Потом, когда вызванное этой смертью потрясение начинает понемногу ослабевать, Бронник поднимает вопрос, который никто из нас не упоминал в открытую с момента происшествия на реке: а именно — что с кончиной Сигнальщика равновесие оказалось нарушено. Теперь за возвращение домой выступает пятеро, за то, чтобы остаться в форте па неопределенный срок — четверо. И Бронник желает ускорить решение вопроса от имени большинства — отправиться к Капитану и спросить, санкционирует ли он немедленный отход с границы. Несколько часов длится горячая дискуссия, временами полнящаяся горечью и гневом. Все понимают, что выбрать надо либо то, либо то — разделиться мы не можем: группка из четырех-пяти человек не сумеет ни обеспечить себя всем необходимым для жизни в форте, равно как и группка того же размера не имеет ни малейшей надежды пересечь лежащие перед ней неведомые земли. Мы должны и дальше держаться вместе, либо нам конец — в этом можно не сомневаться. Но это означает, что четверо, которые хотели бы остаться, должны уступить пятерым, которые желают уйти, не считаясь с собственными сокровенными желаниями. И эти четверо, которых вынуждают присоединиться к путешествию вопреки своему желанию, пылко обижаются на пятерых, настаивающих на уходе. В конце концов обсуждение делается поспокойнее и мы договариваемся на том, что предоставим решение Капитану — все равно оно зависит от него. Для похода к нему мы выбираем делегацию из четырех человек: Сапер и Конюший представляют желающих остаться, а мы с Бронником — противоположную сторону. Капитан большую часть времени проводит в той части форта, куда остальные заходят. Там он, сидя за резным столом в кабинете, где хватило бы места на десятерых, изучает кипы документов, оставленных его предшественниками, старшими офицерами форта, как будто надеется узнать из писаний этих умерших полковников, как лучше исполнять обязанности, возложенные на его плечи превратностями времени. Капитан — мускулистый, угрюмый человек, тонкогубый, с безрадостными глазами и густыми черными бровями, протянувшимися через весь лоб угрожающей полосой; даже после стольких лет он остается для нас незнакомцем. Капитан слушает нас в обычном своем холодном молчании, пока мы излагаем разнообразные доводы: уверенность Охотника в том, что здесь не осталось больше врагов, с которыми надо разбираться, Бронника — в том, что мы ничем больше не обязаны империи, столь долго пренебрегавшей нами, Сапера — что путешествие домой будет рискованным до безрассудства, и Сигнальщика, высказывающегося в поддержку Конюшего — что враги просто ждут, пока мы уйдем, а потом развернут давно ожидаемую кампанию по завоеванию имперских территорий. В конце концов мы принимаемся повторяться и осознаем, что добавить больше нечего, хотя Капитан не нарушил своего молчания ни единым междометием. Последнее слово произносит Бронник, сообщающий Капитану, что пятеро из нас хотят уйти, а четверо — остаться, но не перечисляет, кто какого мнения придерживается. Мне кажется, что говорить ему это было ошибкой. Само это перечисление заставляет предположить — и правильно предположить, — что в нашей среде идет демократический процесс, и я ожидаю, что Капитана разгневает само предположение, что хоть какое-то важное решение, касающееся будущего, может быть принято путем голосования взвода или хотя бы под влиянием этого голосования. Но буря не разражается. Капитан почти невыносимо долго сидит молча, ничего не говоря. А потом произносит, на удивление сдержанно:

— Охотник не в состоянии уловить никаких признаков присутствия врагов?

Он адресует вопрос Саперу, которого, по-видимому, справедливо считает одним из лидеров фракции, выступающей за то, чтобы и дальше жить в форте.

— Совершенно верно, — отзывается Сапер. Капитан снова погружается в молчание. Но в конце концов он, ко всеобщему изумлению, произносит:

— Я разделяю мнение тех, кто выступает за уход с границы. Я уже некоторое время назад пришел к выводу, что наша служба здесь более не требуется империи и что если мы хотим быть полезны стране, мы должны перебазироваться куда-либо в другое место.

Думаю, это последнее, что любой из нас ожидал услышать. Бронник лучится довольством. Сапер и Конюший падают духом. Я, даже теперь испытывавший двойственные чувства, просто смотрю на Капитана с удивлением. Капитан же продолжает:

— Сапер, Конюший — составьте план нашего отъезда как можно скорее. Но я ставлю одно условие: мы идем одной группой, никто здесь не остается, и мы должны оставаться вместе, единой группой, на протяжении всего пути, который будет долгим и трудным — я это знаю. Всякий, кто попытается покинуть группу, будет считаться дезертиром, и обойдутся с ним соответственно. Я предлагаю, чтобы все вы поклялись в этом.

Поскольку мы и так ровно об этом договорились между собою, трудностей это требование не вызывает. И четыре наши бунтаря не возражают против приказа о выступлении, хотя Охотника опасности и тяготы предстоящего пути явно приводят в ужас. Мы тут же принялись планировать отъезд.