Анна Оуэн - Стальное зеркало

Генерал не может не понимать. Все эти слухи, особенно последний — дымовая завеса, сеточка… покойный был сам виноват. Он был неосторожен везде, это не могло не закончиться плохо — вот и свилась веревочка в петлю, как того и следовало ожидать. Даже стервятники довольствуются тем, что выклевывают жертве глаза. Этим — мало.

Генерал опускается в кресло, лицо у него оплывает, расслабляется. И тут становится видно, что до того он был… зол. Не хуже самого Дени.

— Спасибо, — говорит он. — Замечательно. Все-таки, я ошибся. Все-таки царь Давид… Это плохо, но это ничего. Это все-таки по-человечески.

Де Вожуа протирает глаза, потом вытирает руки о висящее тут же полотенце из простого холста. Замок — рядовая крепость, а король Филипп — не из тех, за кем повсюду следуют обозы с роскошной утварью. Офицеры свиты очень досадовали на условия пребывания в замке Мон-Сени: вроде бы поехали на переговоры, а обстановка — как во время осады: ни тебе подобающего обеда, ни приличного вина. Его Величество — такой аскет, такой аскет…

Сказать, что Дени удивлен — ничего не сказать… он редко не понимает генерала до такой степени.

— Господин генерал, не можете же вы считать хоть одну из этих причин подлинной?..

— Нет… конечно, нет. Дени, друг мой, у вас есть сын, который должен унаследовать ваше дело. Вы любите его, как и его мать — беззаветно. Но вы не слепы к его недостаткам. И вы видите, какими глазами он смотрит на своего кузена. Между прочим, пятого в линии наследования. Между прочим, самого талантливого из этих пяти… Крайне честолюбивого. И способного на многое.

Советник генерала передергивается — и начинает думать, что если так, то де Рэ, пожалуй, подзадержался на этом свете, непонятно, каким чудом. Может быть, потому что не слишком часто приезжал с севера в Лион. Потому что… неважно, насколько сплетня соответствует истине, Дени уверен в том, что это полное вранье, такое могло бы произойти, но едва ли произошло, — неважно. Трех месяцев не прошло еще — де Вожуа видел живое воплощение оборота «какими глазами смотрит». И он отлично помнит, такое не забудешь, чем кончилось дело. Там не было никакой «слишком близкой дружбы» — но было хуже. Если король увидел в глазах своего сына нечто, подобное слепому восхищению Гуго де Жилли… Если он понял, что это восхищение не уходит, не остывает со временем — а ведь прошло несколько лет…

— Он испугался? — спрашивает Дени. Этот вопрос сам по себе почти измена.

Советник вспоминает, как ему самому хотелось — нет, не пустить слух, а наедине наговорить Гуго некоторое количество расчетливо подобранных гадостей на предмет его восхищения персоной господина полковника… и нежнейшей дружбы с господином полковником. Если мальчишка полезет в драку, затеет дуэль — что ж, отдохнет в лазарете. В любом случае к де Рэ уже не подойдет и на выстрел. Остановило его тогда одно соображение: подобный ход лишил бы Гуго возможности исполнять «особое поручение» де Вожуа. Лучше бы не останавливало, лучше бы поручение, с самого начала дурно припахивавшее, провалилось бы с треском — и все были бы живы. Все. Может быть, и король хотел чего-то подобного, хотел и сделал, но не удалось?

— Наверное… наверное. Если при дворе безнаказанно ходит такой слух, значит, было что прятать. А такой страх — он только растет. И требует… Я думал, все много хуже.

— А что думали вы?

— Его Величество заключил договор. Галлия отберет у нас часть побережья. Как бы военной силой. Включая Тулон, но не далее. Спасет от нас, а владельцам не вернет. В обмен — мир по всей границе. Силы под моей командой увеличат вдвое. А те десять тысяч начнут наступление на севере. На севере, Дени. Если бы де Рэ был жив, кому пришлось бы отдавать командование?

— Чем бы он мешал на севере? — удивляется де Вожуа. — Только тем, что рвался в генералы?

— Он бы обломал этих новобранцев под себя — тем более, что он тоже вильгельмианин. Его люди, его области, его армия, Дени. Я боялся, что его убили только потому, что он стал бы слишком силен. Верного человека, неприятного, но верного, просто за то, что слишком много может…

— А я боялся, что его решили убить нашими руками — так и оказалось.

— Нашими и его собственными. Если бы не ваши новости, я бы просто не знал, что делать…

— Знаете, господин генерал, — говорит Дени, — если мне без опаски сообщили этот слух… наверное на самом деле все не так. Совсем. Я уж скорее поверю, что Его Величеству очень нужно было убедить всех, и нас, и де Рэ, и Толедо, и Аурелию, что войск больше не будет. А еще мешал слишком честолюбивый и жадный до чинов любимец супруги. Вот он и убил двух гусей одной стрелой. А третий, жареный, сам в дымоход свалился…

— Это само собой… Само собой. Цена, Дени. Цена.

— Полтора полка? — де Вожуа пожимает плечами. — За возможность ввести в действие сколько — тысяч двенадцать?

— В дело вводится вдвое больше. Но платили не за это и не только так…

— За все сразу, наверное. Его Величество не станет действовать по одной причине, даже такой. Нам… повезло с королем. — В предыдущее царствование Дени был слишком молод и не интересовался политикой, но тогдашние дела помнят старшие офицеры, помнят родители. — Только очень… тошно понимать, что из нас сделали ту же чокнутую марсельскую сволочь, чтоб ему в Аду гореть…

Генерал закрывает глаза.

— Слухи прекратятся, Дени. Они невыгодны и они прекратятся. А тех, кто останется глух, окоротят снизу, когда всем станут известны подробности дела… почти все подробности. Нам и правда повезло — этот случай не повторится. А то я… был очень близок к тому, чтобы повести себя совсем неразумно. Когда меня поблагодарили за то, что я удержался от скоропалительных действий.

— Вы? — качает головой Дени. — Как мне помнится, вы и с самого начала были против таких действий…

— Его Величество, кажется, вполне понимал, в какое положение меня поставил.

— Вероятно, — кивает советник. — Вероятно…

Он помнил, что творилось в лагере, как текли лица людей, какой волосок — тот самый, из притч — отделял армию от превращения в толпу. Как генерал шагнул в этот котел. Дени не помнил, что говорил де Рубо. Вернее, помнил, но того, что он помнил, не могло быть, какой там сократовский диалог, рев стоял такой — сигнал к построению не услышишь… а вот что-то они услышали. Потому что голос у генерала — негромкий. Даже когда он кричит, а он не кричал. Вы видели? Кресты на стенах видели, конечно, не все — но все уже знали. Скажите мне, кто способен на такое? Рев… в нем не выделишь сути, но знаешь ее сам — трусы, подлецы, мразь безбожная… Если трус, подлец и безбожная мразь напрашивается на атаку — что это значит? Медленно проворачиваются жернова. Это значит, что он готов, что там ловушка, что… но нельзя же! Вы знаете, почему это случилось? Да, уже знают, слухи разошлись… все обо всем знают, про намечавшуюся казнь и про ворота. Нас хотят поймать второй раз… но нельзя же… Восемь лет назад у нас отобрали Арль. Не рев. Гул. У нас отобрали Арль — и мы вернулись обратно. И взяли больше, чем было. И возьмем еще. Да, говорит большое существо, опять почти не толпа… мы придем, когда выберем. Мы сделаем все как нужно. И спросим, со всех, кто отвечает за это. Так, как следует. Тогда, когда хотим.