Сергей Волков - Стража последнего рубежа

— Это последние поступления? — снова обратился капитан к кладовщику. Тамаре бросилось в глаза, что Звонарь побледнел.

— Ну-у… — задумался кладовщик и не успел договорить — издав мучительный стон, капитан согнулся и упал. Тамара бросилась к нему, присела, попыталась нащупать на шее пульс.

— «Скорую»! Врача! Быстро! — крикнула она кладовщику и с трудом перевернула Звонаря на спину. Он едва дышал, губы посинели, глаза закатились.

Врача, дежурного из Зареченской больницы, привезли через несколько минут. Пока его не было, Тамара вместе с работниками «Кошкиного дома» перенесла капитана в фойе офисного здания. Здесь, уложив Звонаря на кожаный диван, она обратила внимание, что он уже не дышит, и попыталась сделать искусственное дыхание. Врач, молодой, высокий парень со щеточкой усов над верхней губой, вбежал в фойе, на ходу сбрасывая куртку. Он быстро осмотрел тело и уверенно заявил:

— Кома. Срочно в реанимацию!

С этого момента и до той страшной минуты, пока кто-то, весь в белом, с закрытым маской лицом, выйдя из дверей реанимационной палаты, не произнес роковые слова: «Примите соболезнования, сделать уже ничего нельзя. Сердце», — Тамара наблюдала все происходящее словно со стороны. Она сидела в коридоре, на обшитой кожзаменителем больничной кушетке, и в голове ее постоянно звучал голос Звонаря: «Вы, пожалуйста, вперед не лезьте… вперед не лезьте… не лезьте…»

Теперь капитан мертв. «Сделать уже ничего нельзя». Человек был на работе, поехал на задание — и…

«Задание!» — слово это обожгло Тамару и сразу вернуло в реальность. Едва не надавав себе пощечин от злости, девушка трясущимися руками вытащила из сумочки телефон и набрала Чеканина.

— Терентий Северьянович! Это Тамара… То есть стажер Поливанова. Звонарь умер! Инфаркт. Прямо на складе. Он в больнице, и я тут…

— Ты склад опечатала?! — резко перебил ее бессвязное бормотание полковник.

— Ой… — растерялась Тамара. — Все так быстро случилось. Он же дышал еще, когда мы его несли…

— Пулей на склад! Никого не впускать! Ничего не трогать! Высылаю ГБР.[7] Связь через каждые пять минут. Все, отбой.

— Алло! Это квартира Разумовских?

— Вообще-то да. А вам кого?

— Здравствуйте. Могу я услышать Соню?

— Это я… А…

— Соня, это мама Олега Марьина, Анна Сергеевна.

— Здрас-сь… А что…

— Скажи, пожалуйста, ты вчера не видала Олега?

— Нет. В клубе выходной, а больше мы нигде… А что, что-то случилось?

— Он пропал. Ушел вчера рано утром из дому и до сих пор нет. Мы уже и в больницы, и в милицию… Ребят знакомых вот обзваниваем. И из школы, и из клуба вашего. Соня, а ты не знаешь, куда он мог пойти или поехать? Может, он говорил, делился планами?

— Н-нет… Нет. Я не знаю, Анна Сергеевна.

— Понятно. А с кем в клубе он общался, дружил, может быть?

— Да ни с кем особо… Вы лучше нашему руководителю позвоните. Он все про всех знает. Записывайте телефон…

— Спасибо, Соня. Если вдруг будет какая-то информация…

— Конечно, я сразу сообщу. Номер ваш высветился.

— Еще раз спасибо…

— До свидания!

Соня Разумовская положила трубку и, закусив губу, посмотрела на себя в зеркало. Она знала, где Олег. И еще она знала, что должна найти его раньше милиции и спасателей. Тряхнув челкой, девушка решительно взяла телефон и набрала Бормана…

— Темнеет. — Борман сплюнул в снег и посмотрел на Соню. — Сегодня мы уже ничего не найдем.

— Но надо же что-то делать! — подал голос Витька Нуруллин. — Он где-то там… Может, счет на минуты идет.

— Заткнись! — взорвалась Соня.

Весь день она молчала — и когда примчавшаяся к Разлогам пятерка морионцев обнаружила свежезацементированный вход, и когда они бродили по лесу над Купольным залом в поисках неизвестного входа в пещеру, и во время короткого перерыва «на попить чаю», и когда правота Олега подтвердилась — Серега Засекин нашел дыру, через которую они спустились в пещеру. И даже когда были обнаружены вещи пропавшего Марьина, Соня молчала — и ждала неизвестно чего.

Но, обшарив Разлоги и в нарушение всех правил оборавшись Олега, морионцы так его и не нашли. И Соня вдруг поняла, что знала об этом с самого начала. Марьин не просто заблудился в пещере, не просто попал под завал или провалился в полость. С ним случилось что-то гораздо более страшное. И когда пришло осознание, нервное напряжение вырвалось все же наружу, и Соня обрушилась на ни в чем не повинного Витьку:

— Все только языком чесать и горазды! Спелеологи! Профи! А как до дела дошло — топчетесь тут по колено в снегу!

— Разумовская, уймись, а? — просто сказал Борман, и Соня послушно замолчала, вытирая рукавичкой выступившие слезы. Она понимала, что не права. Если уж начистоту, языком-то чесала именно она, из-за этого все и случилось.

— В МЧС придется звонить. И в ментовку. — Борман поднялся со ствола поваленной березы, достал мобильник.

— Стой! — Соня схватила его за руку. — Я сама. Только мне надо вначале с его родителями… поговорить, в общем. Поехали в Москву.

— Как в Москву? — Все начали недоуменно переглядываться. — А Олег? Он же там, внизу!

— Нет его там, — устало, но уверенно сказала Соня, закинула на плечо рюкзак и первой начала спускаться с холма…

Немец, высокий, жилистый, с костистым сухим лицом, одетый в элегантный черный костюм, был из породы энергичных стариков. Он вошел в кабинет, быстро огляделся, и тонкие губы чуть изогнулись в легкой полуулыбке. Впрочем, глаза немца оставались серьезными; кольнув Канаева острым, оценивающим взглядом, он протянул руку. Пожатие оказалось сильным, ладонь — сухой, словно дощечка. Несколько церемонно поклонившись, немец представился:

— Хорст Убель. К вашим услугам.

По-русски он говорил чисто, акцент едва улавливался при произношении твердых согласных. Канаев предложил гостю присесть, распорядился подать кофе.

— Нет, спасибо, — покачал седой головой немец. — Я берегу сердце. А вот от коньяка не откажусь. Тридцать граммов ежедневно — и вы можете забыть о холестерине в сосудах.

— Врачи советуют? — пробурчал Канаев, разглядывая гостя.

Он пытался найти в лице немца сходство с человеком на фотографии — и не мог. Но глаза… Глаза выдавали старика. С возрастом меняется все — кожа, ее цвет, появляются морщины, вваливается рот, отвисает подбородок. Лишь одно остается неизменным — взгляд. У сидящего в кресле напротив Леонида Дмитриевича старика, назвавшегося Хорстом Убелем, был взгляд человека с фотографии. Взгляд пастуха смерти.

В ожидании коньяка коротко поговорили о погоде, о мировом финансовом кризисе, о перспективах на будущее. Немец сделал комплимент хозяину кабинета: