Лайм. Судьбе назло (СИ) - Генрих Эдуардович Маринычев
Мой взгляд невольно скользнул к личику Эльвиры. Осторожно коснулся больших карих глаз, обрамленных густыми ресницами, нежной белой кожи, алых губ. Хм, если бы не эта привычка корчить недовольную мину, губки были бы просто блеск. Взгляд, тем не менее, уже самостоятельно опустился на линию груди. Спелые яблочки с чужого сада. Вы так прекрасны, так свежи и так соблазнительны…
Визг, прозвучавший в комнате, ударил по собравшимся не слабее колокольного набата. Сиятельная заметила мой алчный взгляд и была вне себя от злости. Еще бы! Какой-то тюремный недокормыш смеет так пялиться на ее драгоценную дочь. Вот уж нахальство высшей степени!
Причина гнева сиятельной была понятна всем. Но было в этом и кое-что другое. Мой взгляд напомнил старушенции еще кое о чем — молодое тянется к молодому. Увы, это природа, и ничего с этим не поделаешь. Мое влечение к ее дочери вновь напомнило графине, что она уже не так молода, как раньше. И страх, тщательно скрываемый все эти годы, вновь вырвалось наружу: боже, а что если ее любимый рядом с ней не по любви, а из-за красоты ее дочери?
Я не просто позволил себе засмотреться на ее воспитанницу, я дал повод выйти наружу ее страхам. Вспомнить о безвозвратно увядающей молодости, о неустанно наступающих годах. О вянущей коже, о новых морщинках. Я сделал худшее, что только мог — напомнил сиятельной о ее возрасте.
А дальше камушек потащил за собою лавину.
— Да как ты смеешь! — крик сиятельной был похож на шипение взбешенной кобры. — Ты куда свои зенки вылупил, поганец безродный! — Все, все, что было сказано мной до сего момента, было с легкостью забыто. Я проломил тонкую стенку, и смертоносная лавина прорвалась наружу. — Ах ты…
Поток высокосветской ругани полился широкой рекой. От очаровательной кокетливой старушки не осталось ничего — сиятельная открылась в своем истинном лице. Мнительная, сварливая, мстительная и необузданная баба — таковым было ее нутро.
— Кристелл, накажи его! Сделай же что-нибудь!
Она была в ярости. Но я не ее слуга, не ее подданный — я принадлежу тюрьме. Я был недоступен для ее желаний, для ее гнева. Это было ново для сиятельной Вортексской. Как же излить свой гнев на чужого нахала?
Дел Армак зловеще улыбнулся. Ясно — куда кобра не доплюнет, там с легкостью пройдется своими когтями кот. Чего-чего, а опыта главному телохранителю было не занимать.
— Конечно, мы его накажем, — тон дел Армака не предвещал ничего хорошего.
— Но он же не наш слуга?
— Ну и что? Есть множество способов, сиятельная. Например…
Моя голова заработала на пределе своих сил.
— О нет, сиятельная, не надо меня наказывать. Простите, простите ради всего святого, — попытался было оправдаться я.
Но никто не может удержать спускающуюся лавину.
— Мы его накажем да? Мы можем что-то придумать? — шептала она, а сама пристально глядела в мои глаза. Очевидно, в них читались ужас и отчаяние, отчего сиятельная воодушевлялась все больше и больше.
— Мы его… — начал было блондин, но я с отчаянием перебил:
— Я готов на что угодно. Я виноват, и я готов понести наказание. Только не задерживайте меня более положенного срока. Если я не вернусь в тюрьму через полтора часа, мне не жить!
— Это мысль! — Ущемленные чувства старушки нашли наконец-то выход. — Мы можем его задержать?
— Конечно, — ответил начальник охраны. — Я хотел бы послать своего человека в тюрьму, чтобы он разведать обстановку. А этого наглеца можно задержать тут до… до окончания событий. Этого требует разумный подход. Примчался, наврал с три короба. Может, его вранье входит в планы этих людей? Может, это отвлекающий маневр? Может… да это может быть что угодно. Отпустить его отсюда с камнями? Ха, я бы с удовольствием оставил бы его в усадьбе, пока во всем бы не разобрался.
— Так чего же ты ждешь? — Яд прямо-таки сочился с перезрелых губ.
— Стража!
— Нет, нет, нет! — кричал я в исступлении.
— Да, да, да, — смеялись мне вслед глаза сиятельной…
Меня заперли в самой маленькой комнате третьего этажа. Хм, их тюремная камера была значительно роскошнее многих известных мне приемных. А ведь и я мог бы так жить. Если бы не… если бы не слишком много "не". Правда. Горькая правда. Именно горькая.
День клонился к закату. Я до самого вечера простоял у окна, следя за опускающимся солнцем. Я размышлял.
Итак, меня не только не наградили, мне даже не дали возможности вернуться в тюрьму. Гонец не вернулся к сроку… Значит, именно сейчас в сырых каменных стенах решается моя судьба. Если Арник Зак не прознает, что я не беглец, а узник, моя жизнь оборвется до следующего заката. Увы — таковы правила игры.
Обед и ужин, что принесла обслуга, так и остались нетронутыми. Еще бы — до еды ли мне сейчас?
***
Стоит ли говорить, что свою первую ночь в этом доме я спал очень плохо, несмотря на то что моя перина была достойна самого начальника тюрьмы. Я просыпался от малейшего скрипа, от тишайшего шепота. Все ждал появления подосланных ко мне Заком убийц. И знал же, что так быстро среагировать на случившееся невозможно, а все равно боялся. Крепко же нам всем вбили в голову страх за предательство своих боссов.
Только наутро, вместе с завтраком, я получил записку, написанную на дешевой бумаге, еще хранящей запах казематных стен. Сколько же нужно денег, чтобы передать записку узнику Вортексских, да еще от таких подозрительных посыльных? Наверняка немало.
Дрожащими руками я развернул бумажку. Тех, кто хотел бы полюбопытствовать: "А что это тут пишут этому рыжему наглецу", ожидало бы фиаско. У касты ловких рук был свой тайный язык, недоступный простым обывателям. В записке не было ни буквы. Там было нарисовано всего четыре картинки: ухо, перечеркнутый топор, решетка и кулак.
И могло все это означать только одно: "мы все слышали. Ты не беглец, ты узник. Держись".
У меня прямо камень с души свалился. Нет, петля соскользнула с шеи.
Потом я пережил кучу разных эмоций. Я немного
