Павел Буркин - Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

  - Я знаю. Не ты один там работаешь на меня. Продолжай.

  - А теперь могу указать место, где вы легко ворветесь в город. Но...

  - Сколько? - с ходу понял король. - Если цена разумная. А то ведь недолго и заплечников кликнуть, тогда все за так скажешь.

  - Я не скаредный. Тысяча "эгинаров", вы на грабеже города больше добудете.

  Амори хотел было поторговаться, но махнул рукой. Война опустошила казну почище любого захватчика. Хорошо хоть, на жаловании погибших можно экономить, иначе солдатских бунтов было бы не миновать. А если отвести войска, снова восстанет вся страна, и сил для повторного усмирения нет. Силы королевства на пределе. Тысяча "эгинаров" - немало, но если это поможет сломать восставшим хребет...

  - Хорошо, да будет так. Но если ты обманул меня...

  - Мамой клянусь и Справедливым Стиглоном...

  ...Никто так и не понял, откуда в городе вьюжной ночью в месяце Трезубца появились алки. Они сразу заняли квартал аристократов, но на прилегающих улочках закипело сражение. Защитники были измучены до последнего предела, у них не хватало стрел, а патронов и снарядов не было давно. А алки все прибывали. Постепенно захватчики стали теснить сколенцев ко дворцу и храму. Три дня на улицах шла резня. В дыму пожаров, как в аду, метались люди. Алки резали всех, кого находили, но и горожане били их как могли и сколько могли. Сколенцы, алки - все смешалось в дыму и пламени, посреди огня и льда. Только в самом конце восьмого дня нового, 352 года, алки подошли к последнему опорному пункту восставших - дворцу.

  Пламя пожаров бросало отблески на старинные стены, стрелы с цоканьем отлетали от мрамора, пули с визгом откалывали кусочки облицовки, ядра и гранаты порой прошибали толстые стены, порой разрывались снаружи. А на первом этаже, посреди першественного зала и зала аудиенций, гремела рукопашная.

  Дворец защищали последние повстанцы во главе с Тородом. Он понимал, что рано или поздно враги ворвутся внутрь, да если и не ворвутся, не осталось ни стрел и пуль, ни воды, ни еды, ни лекарственных снадобий. Долго тут не продержаться, а потом - плен, пытки, позор... И даже если он сумеет погибнуть в бою, все равно не похоронят по-человечески, будут глумиться над трупом. Надо сделать так, чтобы им не досталось даже трупа.

  - Алки прорвались в зал заседаний!

  Покрытый грязью и копотью, как и все после уличных боев, Тород перевел дух. Голову будто сдавил раскаленный железный обруч, лоб замотан грязной повязкой. Перевязать по новой некому. Последнего лекаря вчера нашла пуля, да и нет у них ни бинтов, ни снадобий. Доберутся или не доберутся до них алки, лежащие в зале советов "тяжелые" едва ли доживут до утра. Их добьют боль, холод и голод. Тород невесело усмехнулся: в почти сплошь полыхающем городе кто-то умирает от холода...

  - Мы не можем их защитить, людей почти не осталось! Лучники лютуют...

  - Знаю, парень. Только вот что... Зачем всем пропадать? И остальные пусть сдадутся, может, вас алки пощадят. Это мне попадаться не резон.

  - Командир, тут нет таких, кто мог бы сдаться, - усмехнулся парень. - Такие уже давно... Да и как вы думаете, пощадят нас, если баб да детишек режут? Одно плохо - не похоронят же по-людски, так и бросят зверью на поживу...

  - Хорошо, - произнес Тород. - Постарайтесь продержаться еще полчаса. Мы лишим их этого удовольствия - и погребение справим, как должно, и алков прихватим с собой изрядно. Понял?

  Несмотря на копоть, видно было, как парень на миг побледнел. Смерть была неизбежна, но от слов Торода повеяло древней жутью. В легендах говорится, что вдова погибшего сколенского короля, не желая становиться женой Харвана Основателя, спаслась от брака с победителем именно так. И все-таки взял себя в руки и твердо кивнул: пусть алки видят, что для сколенцев лучше огонь, чем их власть. Пусть видят и сколенцы, если кто-то все же уцелеет и сможет рассказать, что восставшие против Амори не признали поражения. Что плену и позору они предпочли смерть в пламени. Тогда их дети пойдут дальше отцов - и когда-нибудь смогут, что не смогли они.

  Тород подхватил факел, держась за скользкую стену, двинулся по обледенелым ступенькам. Этой зимой дворцовые печи никто не топил, дров не хватало и самим горожанам, а сам город вспыхивал под ядрами пушек и снарядами требюше дом за домом, квартал за кварталом. Лязгнул засов, отворяя толстую дубовую дверь. Подвал был огромен, но проходов почти не осталось: все было занято мотками пакли, бочками со смолой для зажигательных стрел. Пузатые катапультные ядра, сделанные в имперские времена и пережившие Великую Ночь, они уже никогда не полетят во врага, так как распилены на дрова катапульты. А сейчас ничего подобного делать не умеют: погибли в Великую Ночь мастера и их дети.

  Хотя что-то подозрительно долго не кончаются "трофейные" снаряды требюше: наверняка алки разгадали-таки секрет смеси, а их мастера научились делать снаряды...

  Тород воткнул факел в бронзовый держатель. Выбрал снаряд поменьше, поднял. Ядро было тяжеленное, весило, наверное, три пуда, не уронить бы на ноги... Какие же нужны были механизмы, чтобы метать самые большие, втрое большие, на полмили? Как в Лакхни или еще больше? И каких инженеров должна была растить Империя, чтобы такие машины умели строить сотнями? Но если таких мудрецов были сотни, а то и тысячи - сколько должно было быть просто грамотных? И где находили средства и учителей, чтобы их всех учить?

  А ведь несмышленым мальчишкой он еще застал Старый Сколен: ему было пять лет, когда солнце скрыла Великая Ночь. Ровесник Амори, вот так-то... Помнится, отец еще бранился на глупость чиновников, на непокорство смердов, на бесконечные, разоряющие страну Северные походы. По нынешним временам ведь мелочи, но как тогда плевались, мечтая, когда же этот колосс рухнет и настанет свобода. Колосс рухнул, свобода наступила - правда, в обличии алкских рыцарей. Нате ее, жрите, сколько влезет. И радуйтесь. Опять же, пока не треснете.

   Потом были Кровавые топи. Помнится, отец чуял подвох: он был очень умным человеком, понимал, что Империя уже не та. Сам не поехал, отговорившись хворью, и сыновей не пустил. Как в воду старик глядел, вскоре пришла весть о резне. Но в главном - просчитался. Той же осенью, в аккурат после сбора урожая, в село заявились алкские рыцари и привезли королевский указ: освободить имение для какого-то там худородного, по имперским меркам, алкского барона. В случае покладистости разрешалось унести из дома столько, сколько хозяин дома - а отцу уже было далеко за шестьдесят - сможет пронести целый день, не присаживаясь.

  Помнится, Тород и братья готовы были взяться за оружие, поднять селян и броситься в бой - но отец убедил их подчиниться. Он выдержал, пронес набитый тем, что поменьше, да поценнее, мешок до заката. Окруженные рыцарями, с ним уходили мама с младшими дочками, сыновья и их семьи. Потом он еще хотел поехать в Алкриф, чтобы добиться справедливости у самого короля... Но в конце концов их отвели подальше в лес - и там поработали алкские копья. Последние крики женщин и ребятишек, отцовы проклятия и предсмертный хрип братьев до сих пор навещают его в кошмарах. Он и сам на палец разминуся со смертью - копье вошло между лопаток, но чуть выше сердца. Тород покатился в заросший ежевикой овраг - там ему предстояло провести самые страшные дни жизни. Он выкарапкался, потому что слишком сильно ненавидел. Пальцами с сорванными ногтями терзал неподатливую землю, пытаясь похоронить раздцувшиеся, обглоданные волками трупы близких. Потом залез в колючие кусты, вытащил отлетевший туда отцовский меч. Дело пошло быстрее. А когда снова научился ходить, отправился обратно. Его вела ненависть, она же помогла поджечь дом, в котором прошло детство. Лучшей музыкой на свете показались ему прорывавшиеся сквозь треск пламени предсмертные вопли алков и продавшихся им сколенских шлюх. Подневольных? Может быть. Что ж, он мстил и за них.