Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

Всю ночь под проливным дождем армия Эстореи удирала от противника. Воины валились с седел от усталости, берке то и дело спотыкались, а о том, чтобы принять бой, не могло быть и речи: сегодняшней ночью полегло еще полторы тысячи из шестнадцати оставшихся.

Солнце, как избавление, взошло над Сайролом, прорвавшись сквозь тучи. Вся армия остановилась, как один, и оглянулась вокруг. Но противника уже не было видно.

Воины слезли с седел и бессильно опустились на мокрую траву. Ставить шатры не хотелось, а на то, чтобы разжечь костры, ушло множество усилий, но кое-как дрова загорелись, зачадили, наполнив временную стоянку удушливым дымом.

Сфалион присел на повозку под Лагреадом и подозвал к себе Лагастера и Кангейра.

— Что будем делать, господа? — спросил он. — Противник загнал нас вглубь Сайрола, и мы теперь фактически отрезаны от нашего тыла.

— Возвращаться? — пожал плечами Кангейр. — Воины и берке устали, им нужен хороший отдых. В любом случае, даже если мы попытаемся вернуться, тогда то расстояние, которое мы пройдем на запад днем, враги заставят нас пройти обратно ночью.

Лагастер в сердцах ударил кулаком по повозке.

— Почему это дурацкое приспособление работает только от солнца?! — воскликнул он.

Сфалион посмотрел на него с укоризной.

— Не будь этого дурацкого приспособления, нам пришлось бы еще хуже, — сказал он, покачав головой.

Лагастер сердито махнул головой: в это утро ему обязательно хотелось обвинить кого-нибудь или что-нибудь в их бедственном положении, излить свой гнев. Он поднял кулак к небу и погрозил солнцу:

— Почему ты светишь только днем, глупое светило?!

Сфалион открыл было рот, чтобы урезонить Лагастера, но так и застыл с открытым ртом, вдруг услышав где-то неподалеку пение. Он поднял вверх указательный палец, призывая окружающих к тишине, и они услышали странную песню на гедрском языке, которая переливалась и вибрировала в тишине утра, летя над степью:

Ночь не будет вечно длиться!Уж рассвета час грядет!Утро к нам в окно струитсяИ, воскреснув, день придет!

Сны укрыв в свои берлоги,Тьма уйдет от света прочь,И царить над миром богиНе допустят больше ночь.

Солнце в небе воцарится,И, завет богов храня,Зрейте, травы, пойте, птицы,Торжествуй, сиянье дня!

Это пела Терайн. Воздев руки к небу, она выводила мелодию своим сильным звонким голосом, вкладывая в нее всю свою душу, и по лицу у нее текли слезы. Солдаты поднимали головы навстречу песне, и даже те, кто не знал языка гедров, понимали каждое слово, — с таким чувством пела Терайн. Этот гимн утру выражал их чаяния, их надежду на лучшее: ведь с восходом солнца уходили ночные кошмары, кровь, смерть и безысходность, которая тяжелым камнем ложилась на душу и заставляла дрожать меч в опущенной руке.

Терайн пела — и плакала. Она пела от имени всего войска, голодного, уставшего, застрявшего посреди враждебной степи. Победное звучание песни совсем не вязалось с той ситуацией, в какую они попали, и тем трагичнее звучали торжествующие строки, надрывая душу. Солдатам тоже хотелось плакать.

Сфалион хотел приказать отставить сопли в сторону, но потом махнул рукой: это все равно ничего не изменило бы. Боевой дух армии был в полном упадке; воины выполняли свои обязанности по инерции, словно в полусне, думая только о том, что все совершенно безнадежно и что они умрут в одну из ближайших ночей. Этой хандре способствовала и погода — насквозь промокшая и продуваемая всеми ветрами осени неприветливая степь под холодным белесым небом.

Скрепя сердце, Сфалион написал рапорт в столицу об их поражении и намекнул королю, что придется собирать ополчение.

Король впал в панику и немедленно отдал соответствующий приказ. Во все города Эстореи, и прежде всего в Хагелон, полетели письма с указаниями, что нужно поднимать на бой гражданское население. Из казны были изъяты огромные суммы на вербовку добровольцев, закупку оружия и доспехов. Богатые граждане из тех, кто не хотел или не мог ехать на войну, тоже жертвовали деньги в помощь ополчению. На площадях городов появились глашатаи, зазывавшие народ постоять за родную землю и подзаработать деньжат и славы на ратном деле. Первым на этот призыв откликнулся всякий сброд, слонявшийся по городу без гроша в кармане, а если заводилось пять атр — пропивавший их в кабаках. Но вербовщики таких в ополчение не брали: побегут при первой же опасности. Брали ремесленников — из тех, кто победнее: эти привыкли своими руками зарабатывать себе на жизнь и будут драться так же честно и усердно, как работают.

Деревня тоже не осталась в стороне. Правда, вербовщики по деревням не ездили: слишком много времени ушло бы на такие объезды, но сознательные селяне сами организовали отряды под предводительством опытных и уважаемых авринов. Эти отряды стекались к Болору, соединяясь и сливаясь в более крупные формирования. Правда, дальше Болора никто не шел: степь пугала эстеан своей дикостью и необъятностью, а тем авринам, для которых все, что находилось дальше окраины соседнего села, было уже не ближний свет, Сайрол казался и вовсе бесконечным. Большинство селян или не имели берке, или оставили их дома, чтобы не подвергать их превратностям войны, а в степи без берке — все равно что на свадьбе без невесты. Чтобы вытащить их за Ривалон, нужны были настоящие полководцы, а таких пока не было.

Но на все это ушло не день и не два. Пока ополчение собиралось, эсторейская армия билась в глубине Сайрола с противником, вынужденная принимать навязанные ей ночные бои. Каждую ночь с ужасающей пунктуальностью, едва солнце сядет за горизонт, из степи налетали враги и завязывалась жестокая резня, в результате которой эстеане каждый раз вынуждены были отступать. Отступали они, естественно, туда, куда им позволяли отступать враги, и выходило так, что если днем они пытались прорваться к Болору, то ночью противник оттеснял их обратно, загоняя все дальше и дальше на север Сайрола. Здесь степь заканчивалась и переходила в редколесье, появились первые деревья, зеленее становилась трава и воздух наполнялся влагой. Но это была не та влага, что приносят с собой осенние дожди, — это была влага болот, с примесью запахов испарений и гнили. Противник пытался загнать их в Глерин.

Глава 41

— Дальше отступать нельзя, господа, — сказал Сфалион пятого кутвине за ужином.

Они находились в двухстах гинах к северо-востоку от Болора, между Ривалоном и Каменным Путем, почти что вплотную припертые к Глерину. В воздухе уже явственно ощущалось зловонное дыхание болот, на ветвях деревьев висели мутные капли, под ногами хлюпало, в следах копыт берке скапливалась вода. Здесь нечего было и думать развести приличный костер, так что воины ходили во влажной одежде и ели полусырое мясо. Становилось все холоднее, сырость пробирала до костей, мечи и доспехи покрывались ржавыми разводами. Вдобавок ко всему с болот налетала мошкара и жалила всех без разбору, по-осеннему злясь на наступление холодов.