Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

- Им тоже хорошо живется, - подумал я.

На лицах никаких забот или раздумий. Все они были чисты, аккуратны. В воздухе носился запах одеколона. Когда танкисты отошли, я оглянулся и с досадой подумал: вот у нас были бы солдаты так хорошо одеты. Перед глазами встали свои солдаты, в их допотопных, неказистых серых шинелишках. Берет зависть и досада. Если бы истинное положение вещей было мне известно до этого, то, наверное, ничего из виденного меня бы не удивляло так. Может быть, во всем виновата наша неумелая, неправильная пропаганда? Теперь, когда с истиной пришлось столкнуться лицом к лицу, в душу стали заползать неожиданные сомнения, иногда резко противоположные ожидаемым. Немцы в своей одежде выглядели людьми богатыми и красивыми. Может быть мы, сравнивая себя с ними, потому так и назвали их словом пан. Кто придумал для немцев это непривычное русскому уху название, пан? Русское понимание слова 'пан' звучит возвышающе для завоевателя немца, и униженно для завоеванного русского. Это слово ставило русского в положение раба и, слишком не по-современному, возвышая немца. А может быть, в то время это соответствовало психологическому самосознанию обоих наций. Самосознание, впоследствии, предрешившее исход борьбы двух наций. Ведь каждое действие вызывает ответное противодействие. Пресыщение предрасполагает к пассивности, а неудовлетворенность к действию. Иногда, при определенных условиях, выигрышные ситуации оборачиваются проигрышем, и наоборот.

Мои размышления прерываются громким разговором и смехом, это шли молодые русские девушки лет по восемнадцать - девятнадцать. Они о чем-то бойко спорили, смеялись и, как мне показалось, все их действия и веселый смех предназначались больше для немецких солдат, шедших позади. Разговаривали они по-русски, а вид их был совсем иностранным. Одежда простая, но все на них сидело как-то аккуратно, красиво и не по-нашему. Девушки прошли мимо, даже на заметив меня. Я подумал,- женщины умеют перевоплощаться. Настоящие хамелеоны. Мужчины так не умеют. Кто они, эти красивые и нарядные девушки? Наверное, при наших, были школь­ницами. Шли обычно, как и все. Дочери советских тружеников. А может быть, родителей-пьяниц? Теперь же, принарядившись по-иностранному, приняв достойный вид милых кошечек, выдают себя за девиц благородного покроя? Мои дорожные размышления на какое-то время остановились на прошедших девушках. Почему это они, желая быть своими для немцев, стараются выглядеть получше, покрасивее? Позже мне приходилось наблюдать картины другого превращения. Такие же молодые и красивые русские девушки при встрече со своими, советскими солдатами старались выглядеть похуже, показаться эдакими пролетарочками. Будто бы неряшливость есть достояние русских или пролетариев. Тогда я так и не мог понять, почему в моей стране перед войной рабочая молодежь с особым шиком демонстрировала свое пренебрежение к опрятности в одежде. Почему неряшливый вид и развязный тон служил какой-то приманкой для молодых? Его, этого разгильдяя, молодежь молча копировала. Может быть, такие недоросли только мне и встречались, другие были лучше?

Находясь под впечатлением увиденного, я потерял ориентацию. Попросту заблудился в незнакомом городе. Не зная дороги, я очутился на территории какого-то парка. Под деревьями стояли крытые брезентам грузовые машины. Рядом стояли часовые, мимо походили военные. Кажется, я зашел не туда, слишком не туда! Дорога оканчивалась большим красивым домом, в дверях стоял часовой. Как бы мне теперь убраться отсюда? Некоторые немцы стали посматривать на меня. Нужно было что-то срочно делать, и я, будто чего-то забыв, с досадой остановился, деланно приложил руку к голове, секунду другую постоял, потом резко повернулся назад и решительно зашагал к выходу из парка. Все это я делал так, чтобы видел немец, наблюдавший за мной. Он немного постоял, посмотрел мне вслед, и тоже пошел своей дорогой.

Выйдя из расположения воинской части, я очутился на широкой людной улице. Дома на ней были почти все одноэтажные, деревянные, как в деревне. Только вместо соломы, многие дома были накрыты тесом или железом. Улицы не мощеные. По обочинам дороги и на тротуарах росла крапива, трава. Здесь же паслись козы, бегали куры. Люди были одеты по-городскому и шли больше в одну сторону. В руках несли корзины, сумки, мешки. Ведь сегодня же воскре­сенье. И все эти люди, по-видимому, спешат на базар. Неподалеку, с плетеной корзиной в руках, медленно шла старушка. Решив, что старые люди бывают добрее, спросил у нее:

- Как можно пройти на другой конец города?

Старуха, не расслышав вопроса, переспросила:

- Чево?

Потом, видимо, вопрос дошел да нее, и она сказала:

- Ничего я не знаю. Спроси вон у молодых. Ничего не знаю. Но базар я иду, - и, прибавив шаг, не по-старушечьи, быстро удалилась.

Подождав, пока уйдет старуха, снова обратился с вопросом, но уже к молодой женщине. Лицо у ней было усталое, доброе и, казалось, что она та самая женщина, которую следовало спросить. Когда я спросил ее о до­роге, женщина остановилась не сразу. Вначале она замедлила шаг, потом, немного отойдя, остановилась. Как бы переспрашивая, сказала:

- Дорогу?

- Дорогу, чтобы выйти из города, - повторил я.

- Да кто его знает, как тебе лучше? Bон она, дорога то. Только вон у того угла полицай стоит. Документы проверяет. Тебе лучше пройти стороной, так лучше будет.

Женщина не уходила, и казалось, хотела еще чего-то сказать. Однако к нам подошел какой-то мальчишка. Он остановился рядом, стал разглядывать нас, слушал, о чем мы говорим и не спеша, глубокомысленно ковырял у себя в носу. Чтобы не афишировать себя перед юным зрителем, я поблагодарил женщину и медленно пошел в ту сторону, где проверяли документы. Кто знает, как бы поступил другой на моем месте? Город я не знал, и обходить лабиринт незнакомых мне улиц, где на каждом углу можно нарваться на полицейский пост, было большой самонадеянностью. Плана действий, никакого не было и я шел напрямик, надеясь на счастье. У ближайшего угла на обочине дороги действительно был полицай. Он сидел на скамейке. Зажав между ног винтовку, полицай разглядывал проходивших мимо людей. Тех, кто ему казался подозрительными, подзывал к себе и осматривал. Смотрел, преимущественно, корзины и сумки, у некоторых проверял карманы. Изредка, если попадалась что-либо интересное, оставлял себе на память, а проверенные граждане после этого продолжали свой путь дальше. На людей, которые шли без ноши, полицай, как мне показалось, вообще не обращал внимания. В данный момент риск был большой, однако какая-то непонятная сила подгоняла меня. Она мне говорила, иди, тебе надо идти. И я шел. На всякий случай, мои планы были таковы: буду держаться ближе к домам с противоположной стороны от полицая. Если он меня окрикнет, то я, не обращая внимания на окрик, спокойно зайду в любую ближайшую калитку дома так, чтобы полицай подумал, что я живу в этом доме. Если все будет хорошо, пойду дальше.