Валентин Егоров - Марк Ганеев - Маг Нашего Времени

На следующий день я выгнал с Камчатки какого-то толстяка ученика, накостыляв ему пару раз по толстому загривку, с большим удобством устроился за этой партой в полном одиночестве в четвертом "Б" классе. Парни этого класса долго совещались по вопросу, бить меня за наглость или не бить. Честно говоря, тогда у меня был большой настрой подраться, разбить пару школьных окон, потаскать девчонок за косичку. Но я вдруг увидел Ленку Ельчанинову и эта девчонка мне понравилась. Пока я ее внимательно осматривал, оценивая все плюсы и минусы ее фигуры, злость и желание подраться прошли. На каждом уроке меня вызывали к классной доске, заставляли отвечать на вопросы. Мне ничего не стоило повторять те мысли, которые преподаватели имели в своих головах. Одним словом, я отвечал на все их вопросы без запинки, но они мне всегда почему-то выставляли одни только тройки.

Уже гораздо позже я узнал о том, что преподавательский коллектив между собой договорился о том, чтобы выставленными мне с братом оценками доказать РОНО, что мы неучи, не имеем права учиться в такой хорошей школе, как школа № 1.

Мне нужно было что-то предпринимать, чтобы покончить с этой порочной преподавательской практикой. Должен признаться в том, что мне нравилось учиться на одни четверки и пятерки, а становиться троечником, да еще незаслуженно, совершенно не хотелось! Когда мне поставили третью незаслуженную тройку по математике, которую я любил, как лучший школьный предмет, тогда я решил начать широкие протесты. На пятый урок никто из учеников 4-го "Б" не явился, мы все спустились в спортивный зал, где увлеченно играли в волейбол. С большим трудом мне удалось убедить своих соклассников в том, что спорт — это великое дело и им стоит заниматься каждую свободную минуту.

Словом, преподаватели не сразу сообразили, что они столкнулись с новым видом протеста в связи с неправильным ко мне отношением, а именно с выставлением мне одних только троек. Когда второй и третий день учебный день 4-й "Б" в полном составе проводил в спортивном зале, играя в волейбол. Учитель физкультуры едва не сошел с ума, каждый день, наблюдая такое воодушевленное стремление со стороны четвероклассников заниматься волейболом. Он начал даже поговаривать о формировании школьной сборной команды по волейболы, о нашем участии в районном чемпионате!

На пятый день протеста произошли два важных события! Когда 4-й "Б" опять-таки не явился на урок математики, а принялся тренироваться в волейбол, то умная завуч школы все-таки догадалась о том, что в этой любви четвероклассников к волейболу кроется что-то не то?! Она вызвала врачебную комиссию для нашего обследования и на амбарный ключ заперла спортивный зал. Но все это не остановило наш спортивный порыв, первую половину учебного дня мы проходили медицинское обследование. Получив положительное медицинское заключение, пятый урок мы провели, снова играя в волейбол за закрытыми дверями спортивного зала. Такое наше поведение безмерно встревожило все школьное начальство. Было принято коллективное решение, силой вскрыть спортивный зал, строго наказать игроков в волейбол.

В тот момент, когда завуч школы, председатель медицинской комиссии, представитель РОНО и другие школьные преподаватели толклись перед дверью, в спортивном зале продолжалась игра в волейбол! Эти люди так и не смогли найти ключ к амбарному замку, поэтому не могли проникнуть в зал и выполнить приказание начальства. Все, что им оставалось делать, так это продолжать искать ключ и одновременно прислушиваться к нашим голосам, раздававшимся из-за запертых дверей зала. Когда они все-таки нашли ключ и открыли дверь, то в спортивном зале обнаружили одного только учителя физкультуры. Он сидел в кресле арбитра на уровне верхнего края волейбольной сетки, весело посвистывал в свисток, словно судил очередную встречу по волейболу. Причем, в зале явственно слышались голоса игроков обеих команд, которые требовали передач, или шли на блок, и ли готовились к новой подаче мяча в игру, но ни одного ученика в этом зале не было видно!

Директор школы приняла волевое решение, меня больше на уроках не третировать, назначить капитаном сборной школы по волейболу. В отношении же моего брата дела сильно осложнились. Принимая во внимание его криминальное прошлое, это уже директор школы приняла решение исключить его из школы, а его дело малолетнего преступника передать в детскую комнату районного околотка милиции для последующего перевоспитания. Витька только посмеялся в этой связи, он продолжал ходить в свой седьмой класс "А", получая пару за парой. Я настолько увлекся решением своей проблемы, то должен, честно, признаться в том, что несколько неуглядел за Витькой, дал ему излишней свободы в этой школе для детей бюрократов.

Но любая школа, это та же деревня, где рано или поздно все становится известным. В советском обществе нельзя было утаить ни единой тайны, ни единого секрета. Директорша школы зря надеялась на то, что тайно проделывая свои грязные делишки в отношению моего горячо любимо брата, она сумеет их утаит от меня. Она, оказывается, мечтала о том, что бы расправиться с Витькой, посадить его в тюрьму только из-за того, что он при встрече с ней якобы не склонил головы и вежливо не поздоровался. Это я умел, кланяться чужим и неприятным людям направо и налево, мило улыбаться по поводу и без повода, Витька же был более честным и прямым парнем, он не умел, так как не научился ни перед кем-либо склонять своей головы.

Словом, когда до меня дошла весть о том, что Витьку чуть ли не исключили из школы и поставили на учет в детской комнате районного участка милиции, я спохватился и принялся исправлять это неправильное решение директора школы. Прежде всего, я с отцом Борьки, который хорошо знал и уважал талант моего Витьки, сходил в милицию, где встретился и переговорил с главным милиционером. Тот был удивлен и обескуражен тем обстоятельством, что такой человек, как отец Борьки, выступает защитником двоечника, хулигана и малолетнего преступника, как мой брат. Услышав такие слова в адрес своего старшего брата, я был готов взорваться, высказать эту милиционеру все, что о нем думаю и объявить ему войну. Но отец Борьки, видимо, почувствовал это мое настроение, он положил мне свою руку на плеча и попросил меня покинуть кабинет этого милиционера.

В течение последующего часа я мыкался по милицейскому коридору, ожидая, когда отец Борьки закончит разговор с главным милиционером!

Когда он вышел из кабинета, то, молча, взял меня за плечо, мы оба вышли на улицу. Там он неожиданно остановился, вытащил из внутреннего кармана плаща тощую папочку, на внешней стороне которой было написано: