Глен Кук - Белая Роза. Игра теней

Столько фетишей. И дракон. И павшие рыцари Белой Розы, чьи духи поставлены вечно охранять курган. Все это казалось куда серьезнее нынешней борьбы.

Грай рассмеялся. Прошлое всегда кажется интереснее настоящего. Тем, кто пережил первое великое противостояние, оно тоже, наверное, казалось ужасающе медлительным. Лишь о последней битве складывались легенды и предания. О нескольких днях из десятилетий.

Теперь Грай работал меньше — у него были добрый кров и кое-какие припасы. Он мог больше гулять, особенно ночами.

Как-то утром, прежде чем Грай проснулся окончательно, пришел Кожух. Грай впустил юношу.

— Чаю?

— Давай.

— Нервничаешь. Что случилось?

— Тебя требует полковник Сироп.

— Опять шахматы? Или работа?

— Ни то, ни другое. Его беспокоят твои ночные прогулки. Я ему уже сказал, что гуляю с тобой и что тебя интересуют только звезды да всякая ерунда. По-моему, он параноик.

Грай натянуто улыбнулся:

— Просто делает свое дело. Наверное, я кажусь странным. Не от мира сего. Выжившим из ума. Я и правда веду себя как маразматик? Сахару?

— Пожалуйста. — Сахар был деликатесом. Стража его себе позволить не могла.

— Торопишься? Я не завтракал еще.

— Ну он вроде не подгонял.

— Хорошо.

«Больше времени на подготовку. Дурак. Следовало догадаться, что твои прогулки привлекут внимание. Стражник — по профессии параноик».

Грай приготовил овсянку с беконом, поделился с Кожухом. Как бы хорошо ни платили стражникам, питались они скверно. Из-за дождей дорогу на Весло развезло совершенно. Армейские маркитанты сражались с дорогой мужественно, но обеспечивать всех не могли.

— Ну, пойдем, повидаемся с ним, — сказал наконец Грай. — Кстати, этот бекон — последний. Полковнику стоило бы подумать о том, чтобы кормиться самим.

— Говорили уже об этом. — Грай подружился с Кожухом отчасти и потому, что тот служил при штабе. Полковник Сироп играл с Граем в шахматы и вспоминал добрые старые времена, но планов не раскрывал.

— И?

— Земли недостаточно. И фуража.

— Свиньи и на желудях жиреют.

— Свинопасы нужны. Иначе все лесовики прихватят.

— Да, наверное.

Полковник принял Грая в личном кабинете.

— Когда же вы работаете, сударь? — пошутил Грай.

— Работа сама движется. Как двигалась уже веками. У меня проблема, Грай.

Грай сморщился.

— Проблема?

— Обличья, Грай. Мир живет восприятиями. А ты не соответствуешь своему облику.

— Сударь?

— В прошлом месяце у нас был гость. Из Чар.

— Я не знал.

— И никто не знал. Кроме меня. Это было нечто вроде длительной неожиданной проверки. Такое случается.

Сироп уселся за стол, отодвинул в сторону шахматную доску, на которой они так долго соревновались. Он вытащил из укромного местечка за правой ножкой стола длинный лист бумаги. Грай заметил паучий почерк.

— Взятый? Сударь?

Грай каждый раз почти забывал добавить «сударь», и привычка эта Сиропа очень беспокоила.

— Да. От Госпожи, со всеми полномочиями. Он не пережимал, нет. Но рекомендации делал. И упоминал людей, чье поведение кажется ему неприемлемым. Твое имя стояло в списке первым. Какого беса ты шляешься по округе всю ночь?

— Думаю. Заснуть не могу. Война сделала что-то. Я многое видел. Повстанцы. Мы не ложились спать из страха, что они атакуют. А если уснешь — во сне видишь кровь. Горящие дома и поля. Визг скотины и детей. Это было хуже всего. Плачущие дети. Я все еще слышу их плач. — Он почти не преувеличивал. Каждый раз, ложась в постель, он слышал детский плач.

Он говорил правду, вплетая ее в ложь. Детский плач. Дети, чьи голоса преследовали его, были его собственными невинными младенцами, брошенными из боязни ответственности.

— Знаю, — ответил Сироп. — Знаю. Во Рже убивали детей, чтобы те не попали к нам в руки. Самые жестокие из солдат плакали, видя, как матери бросают со стены своих младенцев и кидаются вслед за ними. Я никогда не был женат, и детей у меня нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. У тебя дети были?

— Сын, — ответил Грай тихо и сдавленно, едва не вздрагивая от боли, — и дочь. Двойняшки. Давно и далеко отсюда.

— И что стало с ними?

— Не знаю. Надеюсь, что они еще живы. Они примерно ровесники Кожуху.

Сироп поднял бровь, но промолчал.

— А их мать?

Глаза Грая стали железом. Раскаленным железом клейма.

— Умерла.

— Мне жаль.

Грай промолчал; выражение лица его наводило на мысль, что ему вовсе не жаль.

— Ты понимаешь, что я говорю, Грай? — спросил Сироп, — Тебя приметил Взятый. А это нездорово.

— Понял. А кто из них?

— Не знаю. Кто у нас из Взятых интересуется мятежниками?

— Какими мятежниками? — фыркнул Грай. — Мы их при Чарах стерли с лица земли.

— Может быть. Но есть еще эта Белая Роза.

— Я думал, ее вот-вот возьмут.

— Да, ходит такой слух, что ее еще до конца месяца в кандалы закуют. С тех пор, как мы о ней впервые услышали, так он и ходит. Она быстро бегает. Может быть, достаточно быстро. — Улыбка Сиропа померкла. — Ну, когда Комета вернется, меня тут уже не будет. Бренди?

— Да.

— Шахматишки? Или на работу спешишь?

— Да пока нет. Одну партию.

На середине игры Сироп напомнил:

— Не забудь мои слова. Взятый сказал, что улетает. Но это его слова. Может, он тут за кустами прячется.

— Буду осторожен.

Еще бы. Только внимания Взятого ему не хватало. Он слишком далеко забрался, чтобы рисковать по пустякам.

Глава 12

Равнина Страха

Была моя вахта. В желудке стояла гложущая, свинцовая тяжесть. Высоко в небе весь день кружили точки. Парочка вертелась — патрулировала — там и сейчас. Постоянное присутствие Взятых было недобрым знаком.

Чуть ниже планировали в послеполуденных небесах две пары мант. На восходящих потоках они поднимались, потом, кружа, опускались, поддразнивая Взятых, пытаясь подманить их поближе к границе. Они недолюбливали пришельцев вообще, а этих — особенно, потому что те раздавили бы мант, если бы не другой чужак, Душечка.

За ручьем прохаживались бродячие деревья. Блестели мертвые менгиры, пробужденные каким-то образом от обычной спячки. Что-то назревало на равнине — нечто, чего ни один чужак не поймет.

За пустыню зацепилась огромная тень. В вышине плыл, бросая вызов Взятым, одинокий летучий кит. Порой до земли долетал едва слышный низкий рев. Первый раз слышу, чтобы кит говорил. Для них это признак ярости.

Забормотал, зашептался в кораллах ветер. Праотец-Дерево пропел возражение киту.