Глен Кук - Белая Роза. Игра теней

На Мен-фу кинулся Шаблон, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.

— К черту, — пропыхтел Боманц, — Все равно сбежал.

Он распростерся на спине, тяжело дыша. Шаблон захохотал.

— Что смешного, черт тебя дери?

— Лицо у него было…

Боманц хихикнул:

— Не много же от тебя было помощи.

И они оба расхохотались.

— Пойду лопату свою отыщу, — выдавил наконец Боманц.

Шаблон помог отцу встать.

— Если бы ты мог себя видеть, папа.

— Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. — Боманц снова начал хихикать.

— Ты в порядке, пап?

— Да. Просто… не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. Ох-хо-хо… Если я сейчас сяду, то уже не встану.

— Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?

— Вот она. Отсмеяться Боманц не мог все утро. Стоило ему вспомнить позорное бегство Мен-фу, и он не мог удержаться от хохота.

— Пап! — Шаблон работал на дальнем краю раскопа. — Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.

Подхромав поближе, Боманц увидел, что Шаблон счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре его сверкал серебром сложный узор.

— Угу. — Боманц выглянул из ямы, — Никого не видно. Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.

— Он вел теллекурре.

— Но его не могли похоронить здесь.

— Это его доспехи, папа.

— Черт, я и сам вижу. — Он снова высунулся, как любопытный еж. Никого. — Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.

— Ты сиди, папа.

— Ты всю ночь здесь торчал.

— Я намного моложе тебя.

— Я себя превосходно чувствую, спасибо.

— Какого цвета небо?

— Голубое. Что за идиотский…

— Ур-раа! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…

— Шаблон!

— Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.

Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив рюкзак под спину.

— Надо будет расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.

— Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. — Шаблон извлек латную перчатку и часть поножи.

— Да? Придется сдавать.

— Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!

— Может быть. А если наш друг Мен-фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом нам надо оставаться приятелями. Эта штука нам не нужна.

— Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.

— Что?

— Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.

Боманц помычал. Бесанд вполне был способен на обман.

— Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.

— Кисломордый старый придурок, — пробормотал Шаблон, когда Наблюдатель отбыл. — Об заклад бьюсь, что он нам эту штуку подсунул.

— Что толку ругаться, если сделать мы ничего не можем. — Боманц опять прислонился к рюкзаку.

— Что ты делаешь?

— Бью баклуши. Расхотелось мне копать. — Все тело Боманца ныло. Утро выдалось тяжелое.

— Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.

— Вперед.

— Папа… — Шаблон замялся, потом начал снова: — Почему вы с мамой все время ругаетесь?

Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Шаблон не застал их лучших лет…

— Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. — Он не мог выразиться точнее, — Ты видишь женщину: чудесную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. На его место становится привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил тебя выставить пинком. Ты чураешься этой незнакомки — и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, то же. В душе мне все еще двадцать, Шаб. Я понимаю, что постарел, только заглядывая в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить.

Каждый раз, заглядывая в зеркало, я поражаюсь. Я думаю — что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду — гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Шаб. Он вот-вот умрет. Я пойман им, но я еще не готов уходить.

Шаблон присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.

— И так должно быть всегда?

Может, и не должно, но всегда бывает…

— Думаешь о Славе, Шаб? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях — тоже.

— Может, все будет иначе. Если нам это удастся…

— Не говори мне «может быть», Шаб. Я тридцать лет жил этим «может быть». — Язва попробовала желудок на зуб. — Может, Бесанд и прав. Насчет ложных причин.

— Папа! О чем ты? Ты отдал этому всю жизнь!

— Шаб, я хочу сказать, что напуган. Преследовать мечту — это одно. Поймать — совсем другое. Того, что ожидал, никогда не получаешь. Я предчувствую несчастье. Может, это мертворожденная мечта.

Лицо Шаблона последовательно сменило несколько выражений.

— Но ты должен…

— Я не должен ничего, кроме как быть антикваром Боманцем. Мы с твоей мамой долго не протянем. Эта яма обеспечит нас до конца.

— Если ты дойдешь до конца, ты проживешь еще долго и намного более…

— Я боюсь, Шаб. Боюсь сдвинуться с места. В старости такое бывает. Страх перемен.

— Папа…

— Мечты умирают, сынок. Те немыслимые, дикие сказки, которые заставляют жить, — невозможные, неисполнимые. Мои светлые мечтания умерли. Все, что я вижу, — это гнилозубая ухмылка убийцы.

Шаблон выкарабкался из раскопа. Сорвал стебелек сладкой травы, пососал.

— Пап, как ты себя чувствовал, когда женился на маме?

— Обалдевшим.

Шаблон рассмеялся:

— Ладно, а когда шел просить ее руки? По дороге?

— Думал, что на месте обмочусь. Ты своего дедушку не видывал. О таких, как он, и рассказывают в сказках про троллей.

— Что-то вроде того, как ты себя чувствуешь сейчас?

— Примерно. Да. Но не совсем. Я был моложе, и меня ждала награда.

— А теперь — разве нет? Ставки повысились.

— В обе стороны. И на выигрыш, и на проигрыш.

— Знаешь что? У тебя просто кризис самоуверенности. И все. Через пару дней ты снова будешь бить копытом.

Тем вечером, когда Шаблон снова ушел, Боманц сказал Жасмин:

— У нас с тобой умный сын. Мы с ним поговорили сегодня. По-настоящему, в первый раз. Он удивил меня.