Пепел на ладонях - Александр Науменко
Воспоминание исчезло также внезапно, как и возникло. Вместо смеха, лишь треск дров в камине. Вместо золотого заката — чёрная ночь за окнами. И вместо любимых лиц — пустота.
Иван почувствовал, как внутри что-то сжалось. Он потерял их в первые месяцы после извержения Йеллоустоуна. Тогда ещё никто не понимал, насколько всё изменится. Люди толпами бежали из больших городов, думая, что в маленьких местах, таких как их городок, будет безопаснее. Но вместе с беженцами пришли болезни. Какая именно зараза тогда выкосила половину населения, никто так и не узнал. Лекарств не хватало, врачи, которые остались, не справлялись. Каждый день был похож на лотерею: выживешь или нет?
Оля заболела первой. Он делал всё, что мог. Поил её горячим чаем, выменивал на последние припасы какие-то таблетки у соседей. Но ничего не помогло. Она угасала на его глазах, день за днём. А потом заразилась Василиса. Её звонкий голосок быстро сменился слабым шёпотом, а потом и вовсе исчез. Иван сидел у кроватей, держа их за руки, когда жизнь покинула их тела. Он ничего не мог сделать. Абсолютно ничего.
Впрочем, тогда многие теряли близких. Каждый дом в городе стал маленькой могилой для кого-то. Кто-то хоронил, кто-то не успевал, просто оставляя тела там, где они умерли. Бар Ивана опустел. Некому было приходить, некому было радоваться. Только стены и старый камин стали свидетелями его утраты.
И теперь ему остались лишь воспоминания. Горькие, как плесневелый хлеб. Сначала он цеплялся за них, как утопающий за обломок, надеясь, что память о счастливых днях утолит боль. Но теперь воспоминания стали, скорее, пыткой. Они приходили ночью, на фоне завывающего ветра, и заставляли его просыпаться с комом в горле.
Андрей смотрел на Ивана, не говоря ни слова. Он видел, как лицо хозяина бара помрачнело, как в его глазах появилась тень боли.
— Скажи, ты вообще веришь, что всё это когда-нибудь закончится, весь этот ад, — тихо спросил Андрей, отвлекая хозяина дома от его нелёгких мыслей.
Иван медленно поднял затуманенный взгляд. Да, вопрос был не из тех, на которые легко найти ответ. Он снова посмотрел на свои руки, вспоминая, как держал в них маленькую ладошку дочери и как гладил волосы жены, когда та угасала.
— Понятия не имею, — наконец честно признался он. — Но знаешь что? Жить всё равно надо. Пока можем.
— Да, — кивнул Андрей, задумчиво глядя в огонь. — Ты прав.
Они выпили ещё по одной. За окнами по-прежнему бушевал ветер, а внутри бара было тепло. Но оба понимали, что это тепло — временное. Мир за стенами уже не был прежним. Туманы стали густыми, как молоко, а море — беспокойным и холодным. Даже привычные чайки исчезли, будто мигрировали куда-то в поисках лучшей жизни. Как и многие люди.
— Я ведь всё это с самого начала видел, — продолжил Андрей, глядя в огонь. — Когда этот чёртов вулкан рванул, мы ещё не понимали, что это значит. Смотрел тогда новости, сидел дома, пил пиво. По телевизору сначала говорили, что это где-то далеко, в Америке. Мол, нас не коснётся. А вот хрен. Уже вскоре начали показывать, что творится у них. Города в дыму, люди бегут, кто пешком, кто на машинах. Дома горят, полиции не видно — только хаос. В калифорнии выброс радиации. А потом, когда пепел дошёл до нас, всё началось и здесь. Да ты и сам помнишь.
Он медленно провёл рукой по лицу, будто стараясь стереть воспоминания, но они отчего-то не уходили.
— Да. Вспоминаю, как это было… Как будто вчера. Как уже говорил, сидел я в тот день перед телевизором, переключал каналы. Сначала решили, что нам не грозит ничего серьёзного. А потом начали показывать наши города. И стало понятно: всё, приехали. Жопа.
Иван молча слушал. Только налил ещё настойки в стаканы. Андрей немного выпил, но не пьянел. Говорить было важнее.
— Представляешь, в Тольятти, — начал он, — показывали, как толпы людей штурмуют магазины. Продуктовые, аптеки, что угодно. Кто-то пытался подняться на крышу, уехать на автобусах, но уже было поздно. Я видел, как женщина с ребёнком кричала у дверей закрытого супермаркета, а мужики срывали замки ломами. Один из них, кажется, задел её, когда махал ломом. Ребёнок упал, заплакал, а толпа просто потекла дальше, даже не заметив. Чего уж там, каждый хотел выжить.
Он на секунду замолчал, закусив губу.
— А в Уфе… Там вообще срань была. Показывали, как люди буквально дрались за воду. Грязь, крики. На площади поставили цистерны, вроде как для всех, но началась какая-то мясорубка. Мужики с дубинками отгоняли женщин и детей, чтобы взять себе. Кто-то стрелял в воздух, а потом уже и по людям. Я помню, как репортёр рассказывал, что власти пытаются навести порядок, а за его спиной кто-то в драке упал на землю. И никто даже не помог. Просто затоптали.
Иван тяжело вздохнул, но вновь ничего не сказал. Его собственные воспоминания были не менее горькими.
— В Питере, — продолжил гость, — всё вроде сначала шло нормально. Люди держались, помогали друг другу. Но потом, как всегда, начались проблемы. Кто-то решил, что ему нужно больше еды, больше места. Помню видео с Дворцовой площади. Там собрались религиозные фанатики. Кричали, что это «кара Божья», требовали покаяния. А после, как-то незаметно, они начали громить всё подряд. Магазины, аптеки, даже дома. Кричали, что это всё «греховное» и надо уничтожить.
— Фанатики, — буркнул Иван. — Они всегда найдутся, как только что-то идёт не так.
— Да, — кивнул парень. — Но знаешь, что самое скверное? Не фанатики. А то, как быстро обычные люди к ним присоединяются. Утром они ещё ходят на работу, пьют кофе, а к вечеру уже с факелами бегут громить чужие дома. Как будто вся наша цивилизация — тонкий слой. Стоит чуть-чуть поцарапать, и под ним — зверь.
Иван молча потянулся за стаканом, сделал глоток и только потом сказал:
— Может, ты и прав. Но знаешь, Андрюха, не все такие. Я видел и тех, кто оставался людьми. Даже когда жрать нечего было, даже когда смерть рядом ходила. Те, кто делился последним, кто вытаскивал других из этого дерьма. А звери… Ну, их всегда хватало. Просто раньше они скрывались за лживыми масками.
Молодой человек тихо усмехнулся, но не с весельем, а
