Робин Хобб - Лесной маг

Он остановился и озадаченно оглянулся на меня.

— Они, как ты и сам видишь, вокруг нас. Мне как-то не приходило в голову их считать.

Он на пару шагов вернулся ко мне, на его лице отчетливо читалась зависть.

— Ты уже можешь их слышать? Не прикасаясь к ним?

— Я слышу шепот. Я не могу разобрать слов, но слышу, что они шепчут.

Джодоли немного помолчал, а потом вздохнул.

— Оликея права. Ты полон магии и всегда будешь сильнее, чем я могу надеяться стать. Я все еще ничего не слышу. Мне всегда приходится сосредоточиваться и использовать много магии, чтобы подолгу их слушать. Иногда Фирада ругает меня за это, поскольку дважды я использовал столько магии, что терял сознание, и ей приходилось меня искать. А когда она меня находила, оказывалось, что моя кожа мне велика. Она была вынуждена кормить меня много дней, чтобы восстановить мою силу. Она говорит, что от меня нет пользы для народа, когда я лишь слушаю, и что я трачу впустую запасы, которыми обзавелся благодаря ей. Но я считаю, что должен слушать, если хочу научиться мудрости старейших.

— Значит, можно использовать так много магии, что перестанешь быть толстым? — спросил я у него и затаил дыхание в ожидании ответа.

Он повернулся ко мне спиной и вновь двинулся вперед. Я последовал за ним.

— У нас есть легенды о том, что это случалось с великими в дни войны с народом равнин, — заговорил Джодоли через плечо, продолжая шагать дальше. — Ты можешь умереть от потери магии точно так же, как от потери крови. Однако это редко случается с нами без того, чтобы маг понимал, на что идет. Нужна очень сильная воля, чтобы сжечь всю свою магию. Маг должен не обращать внимания на боль и истощение. Обычно он теряет сознание, прежде чем умирает. Тогда его кормилица может вернуть его к жизни, если окажется поблизости. Если нет, великий может погибнуть. Вот почему Фирада так сердилась. Она вложила в меня много своего времени. Я не сумел дать ей дочь. Она сказала, что, если я умру по собственной глупости, она даже не обеспокоится тем, чтобы дотащить мое тело до дерева. Вот как она рассердилась. Даже когда я говорю ей, что, по-моему, этого хочет от меня магия, она продолжает сердиться. Она твердит, мол, с меня хватит и того, что магия заставляет меня делать, и нечего угадывать ее желания. Иногда, — тут он повернулся ко мне и хитро ухмыльнулся, — я задумываюсь — а не было бы мне лучше с ее младшей сестрой? Но конечно, я не спрашиваю этого у Фирады! Они достаточно соперничают, чтобы устроить настоящую войну. Кое-кто даже утверждает, будто Оликея не взяла бы тебя, если б ей не хотелось показать, что ее великий больше, чем у ее сестры.

— Так говорят, да? — пробормотал я, и мне вдруг пришло в голову, что это вполне может быть правдой.

Это многое объясняло. Я вдруг впал в уныние и удивился тому, как сильно поддерживала меня уверенность в искренней приязни Оликеи. Всего несколько дней назад я решил сказать ей, что никогда по-настоящему ее не полюблю. Известие о том, что и она не любит меня, не должно было меня задеть. Однако задело. Моя гордость истекала кровью.

— Вот. Видишь, как свет прорывается сквозь раны в пологе леса, даже от луны? Днем мне тяжело сюда приходить. У меня болят глаза и кружится голова. Теперь те из нас, кто может слушать старейших, должны приходить к ним по ночам. Это трудно. Мы знаем, что, даже если гернийцы уйдут, только много поколений спустя свет исчезнет из этой части леса и народ вновь сможет свободно здесь бывать.

Высящиеся впереди деревья казались колоннами мрака на фоне бледного лунного света. Мы подошли близко к концу Королевского тракта. Шепот стал громче.

— Видишь? — спросил меня Джодоли и пальцем ноги указал на шест с флажком, воткнутый в землю одним из топографов. — Это означает, что они намерены и дальше углубляться в лес. Однажды они уже приходили сюда и забили много таких палок в землю — их ряд уходил далеко в горы. Мы вытащили все палки. Но эти, свежие, означают, что они намерены попробовать снова.

— Да, именно так. — Я повысил голос, чтобы перекрыть шепот сотен сердитых голосов, но мои слова показались мне неожиданно громкими. Я огляделся по сторонам. — Отведи меня к старейшим, о которых ты рассказывал. Позволь поговорить с ними и услышать от них, как можно разрешить этот спор.

— Они считают, что есть только два пути. Гернийцы должны уйти. Или они должны умереть.

Холодок пробежал по моей спине от этих слов.

— Дай мне поговорить с ними. Должен же быть и другой выход. Я хорошо знаю свой народ. Они не уйдут.

— Тогда они умрут. Я говорю тебе это без всякой радости, — ответил Джодоли. — Сюда, — добавил он, прежде чем я успел что-то сказать, и повел меня на край вырубки.

Джодоли остановился, не выходя из-под покрова леса, а я двинулся вперед, словно меня влекло магнитом. Выйдя из леса, я оказался на изрытой голой земле и с благоговением осмотрелся по сторонам.

— Возвращайся назад! Возвращайся назад! — отчаянно закричал Джодоли.

Я не обратил внимания. Я должен увидеть собственными глазами, к чему привели желания моего короля.

Огромные поваленные деревья исчезли не полностью, но те их части, что препятствовали продвижению дороги, были распилены на куски и оттащены прочь. Земля под моими ногами стала желтой от ароматных опилок, смешанных с почвой тяжелыми копытами. Пни удалось выкорчевать при помощи топоров, лопат и огня. От них не осталось ничего, кроме впадин в земле. Я стоял спиной к лесу, и дорога простиралась передо мной, словно широкая улица света. Теперь я видел, что просевшие участки приводятся в порядок. Когда через несколько дней сюда прибудет инспекция, им покажут участок хорошей дороги, недавно углубившейся в лес. Полковник Гарен мог гордиться результатами.

Потом я повернулся спиной к дороге и посмотрел в лес. Прямо на пути строительства стояло еще одно огромное дерево. На темной коре виднелся белый след первых ударов топора. Пока это была лишь едва заметная ранка, не больше чем комариный укус на щиколотке человека. Тем не менее белый след подмигивал мне в лунном свете, словно делясь недоброй шуткой. Джодоли прислонился к дереву, и неверные тени мешали мне отличить его пятнистое тело от столь же пестрой коры. Он прижимался щекой к стволу, его глаза были закрыты, лоб наморщен. Медленно я покинул гернийский мир дороги и вернулся в лес спеков.

— Джодоли, — обратился я к нему, когда оказался рядом, но он меня не слышал.

Казалось, он глубоко задумался. Или заснул. Я прикоснулся к его плечу.

Шепот превратился в рев, а потом стих, став голосом одного мужчины, полным боли и гнева:

— …и страх больше не может их остановить. Они притупляют свои чувства и не ощущают его. Я наблюдал за ними, бледными маленькими личинками, грызущими других. Они ушли. Завтра я начну умирать. У них уйдут дни на то, чтобы убить меня. Это мне известно из того, что происходило прежде. Возможно, уже слишком поздно, чтобы спасти меня. Поэтому я прошу не ради себя, а ради тех, кто рядами стоит за мной. Страх более не помогает. Даже очищение лихорадкой не пробудило их. Они отвергают видения, посылаемые им; они презирают посланцев, приходящих к ним. Их остановит только смерть.