Макс Мах - Твари Господни

– Я пас, – сразу же сказал Алекс. – Я от алкоголя сумасшедший становлюсь.

– А я нет, – усмехнулась Дама Пик, подходя к столу. – Сейчас, вот только суп на огонь поставлю и присоединюсь.

Лиса открыла глаза и посмотрела на Алекса, который все еще промаргивался, потихоньку продвигаясь к столу.

– У меня к тебе пара поручений, Алекс.

– Ну это я уже понял, – он все-таки смог наконец полностью открыть глаза. – Чего бы ты меня будила среди ночи? Слушаю тебя и, как всегда, повинуюсь.

– Значит так, – Лиса сделала еще один глоток и посмотрела на тлеющую в пальцах сигарету. – Первое, мне нужны чистые документы Евросоюза. Бланки у нас есть, следовательно, как ты, вероятно, догадываешься, мне нужна биография.

– До какой степени "чистая"? – по деловому спросил Алекс, уже, вероятно, проигрывая в уме, как и где, будет искать данные для легенды.

– Максимально, – Лиса все-таки затянулась и посмотрела на Даму Пик, готовившую для нее то ли очень поздний ужин, то ли слишком ранний завтрак.

– Параметры?

– Я, – она сделала еще один глоток и на секунду заколебалась в правильности принятого решения.

– Ладно, – сказала она после паузы. – Со мной так, двадцать пять – тридцать лет, немецкий или испанский языки, можно и французский, но как крайний случай.

– Хорошо, – кивнул Алекс. – Рисовать будешь сама?

– Да.

– Тогда, часикам к семи утра будет тебе биография, – он потянулся через стол, вытащил из пачки сигарету и тоже закурил, добыв искру, что называется, "щелчком пальцев". – Что-то еще?

– Надо просмотреть данные на больных, находящихся в кататоническом или коматозном[14] состоянии, – сказала Лиса. – Или что-то в этом роде. Каталепсия, например.

– Нота, я не врач…

– Разберешься.

– В чем?

– Нас интересуют больные, долгое время находящиеся без сознания или почти без него.

– Все?! – в голосе Алекса зазвучал неподдельный ужас.

– Нет, – успокоила его Лиса. – Только некоторые. Мы ищем мужчину, предположительно, в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Лежит он где-то года с девяностого, может быть, с девяносто первого, скорее всего, в ФРГ или в Израиле. Еврей или немец, может быть, половинка, эмигрировал из СССР с первой Андроновской волной, то есть, в 1984 или 1985 году.

– Почему не в США или ЮАР? – спросил заинтересовавшийся задачей Алекс.

– Нет, он не в Америке, – покачала головой Лиса. – А вот про ЮАР это ты правильно, Алекс, сказал. Значит, еще и Африка, но сначала все же Израиль и западная Германия.

– Ладно, – пожал плечами Алекс. – Сделаю. Израиль маленький, с него и начну. Сколько даешь времени?

– До завтрашнего вечера.

– Ты в своем уме? Я же потом сам в спячку впаду!

– Не страшно, – усмехнулась Лиса, допивая коньяк. – Мы тебя понесем на руках.

– Постой! – Алекс подозрительно смотрел на Лису, как бы не веря своим ушам. – Куда это вы меня понесете, и кто это мы?

– Мы, это я, Дама Пик и Черт, а понесем мы тебя в Европу.

– Постой! – он даже руки поднял от возмущения. – Это значит еще три биографии?

– А я тебе разве не сказала?

– Нет!

– Ну извини, – сказала она весело. – Старая я, Алекс, и память у меня плохая.

– Что б ты знала, – медленно и со значением сказал в ответ Алекс. – Черт кроме русского ни одного языка не знает. Он их не может выучить.

– Да? – Лиса задумалась, пытаясь сообразить, что можно в этом случае сделать. Черт был ей необходим, но без языка его даже за эмигранта не выдашь. Границу закрыли в восемьдесят девятом, сразу после переворота, и больше не открывали, а за десять лет любой дурак хоть чему-нибудь да научится. Тем более, он молодой…

– Эх, – сказала она вслух. – Не хотелось мне с Махно связываться, но, видно, судьба. Найди его, Алекс, и попроси о встрече. Место назначает он, но время – ночь и не позже, чем через три дня.

7

Было уже три часа ночи, когда она наконец добралась до ванной. Бык жил богато. Дом у него был великолепный, и, хотя назывался по-старому дачей, это уже был, скорее, загородный особняк, чем те развалюхи, которые сотнями тысяч наплодились за последние двадцать лет на дачных участках вокруг больших и малых городов. Однако Лев Сергеевич Конопенников, один из первых в СССР кооператоров, мог на законных основаниях позволить себе много больше, чем простой советский труженик. Мог он себе позволить и двухэтажный дом в лесу, и ванную комнату, вполне буржуйскую, с джакузи и прочими излишествами тоже, потому что никогда не зарывался, платил со своих миллионов партийные и профсоюзные взносы, жертвовал на благотворительность, и не забывал отстегивать крышовавшим его – каждый, разумеется, по-своему – Конторе и бандитам.

Сейчас Бык спал. И спать ему предстояло до завтрашнего позднего вечера, когда Черт заберет их отсюда на машине и увезет в далекое никуда. Вот тогда и Бык сможет проснуться. Проснется, найдет записочку от "любимой женщины", и поймет, что они ушли. Дело тут было не в недоверии. Бык стал членом организации много лет назад и ни разу не дал повода в себе усомниться. Другое дело предосторожность. Чем меньше будут знать "посторонние", тем лучше для них самих, ну и для Лисы с ее группой тоже.

Она разделась и посмотрела на себя в огромное зеркало – от пола до потолка – служившее ванной комнате одной из стен. Ну что ж, ничего особенно плохого она в своем отражении не нашла. Впрочем, ничего хорошего тоже. Ей было сейчас сорок шесть, а не двадцать, и все эти долгие годы она провела в подполье, а в подполье, как говорил какой-то политический диссидент – то ли Сахаров, то ли Григоренко – можно встретить только крыс. Вот такой крысой она и стала, жестокой, коварной, живучей.

Перед Лисой в отраженном пространстве ванной комнаты стояла не старая еще женщина, во всяком случае, отчетливых следов увядания заметно не было. Разве что морщинки под глазами и в углах губ, да чуть-чуть на шее. Но вот было бы желанным, могло ли быть желанным это сухое, поджарое тело "состарившейся" на беговых дорожках спринтерши? Вопрос. Сама она его себе никогда не задавала, потому что никогда раньше он не был для нее актуальным. Судьба сводила ее с разными мужчинами и разводила, иногда, после одной единственной встречи. Никого из них она не любила, хотя некоторые были ей лично симпатичны. Кайданов был первый, в кого, как ей тогда казалось, она влюбилась, а Некто был вторым и единственным, по поводу которого она теперь не сомневалась, что любит. Герман то ли жив, то ли нет, но, в любом случае, он – прошлое. А Некто, казалось, действительно стал тенью, однако теперь у нее появилась надежда, и в ярком свете этой невероятной надежды увиденное Лисой в зеркале, ей решительно не понравилось. И ведь сейчас у нее был серьезный повод. Не просто так – из самодурства или любви к искусству – а для того, чтобы изменить внешность, которая дважды засвечена в Европах, а теперь, оказывается, известна и здесь, дома, собирается она совершить это безумие. И не ради своей безнадежной любви, а ради того, чтобы возвратить в мир одного из самых сильных из известных ей магов, предстоит всколыхнуть паутину.