Дмитрий Веприк - Легенда о гибели богов

И тень фараона не выдерживает. Он вскакивает с кресла и, упершись животом в край стола, кричит:

— Шакал! Ты заслуживаешь самой жуткой смерти!

— Я и так умер, мой бывший повелитель, — ограбивший гробницу оскаливается искрошенными обломками зубов. — И попав сюда, вижу, что ты такой же бог, как и я!

В черных сумерках зала — смех мертвых. Не всех впрочем, ибо для многих заблуждение фараона — лишь искаженное подобие собственных иллюзий. Властным жестом бог мертвых велит фараону сесть.

— И эта смерть, — подтверждает он, — была не из легких. Как умер ты, человек?

— Нам удалось, нагрузившись золотом, покинуть долину, — говорит тот, — но месяцем спустя в Абидосе меня взяла стража, когда, потеряв осторожность, я истратил несколько больше, чем могло позволить мое положение. Хотя я ни в чем не сознался, меня приговорили к рудникам за преступление, мной не совершенное.

— И ты умер на следующий день после последней пытки, — завершает его повесть бог мертвых.

— Да, повелитель, — соглашается человек, поглядев на свою руку.

Похоже, его все еще удивляет, что ее пальцы способны двигаться. Потом он опускает глаза вниз...

— Ты заслуживаешь и худшего! — все еще задыхаясь от избытка чувств, кричит тень фараона. Став смелей, он швыряет знаки своего достоинства, и они звенят на мраморных плитах. — Вечных мук, вечной жажды, вечного голода, чтобы тело твое вечно терзали демоны, чтобы змеи червями шевелились в твоем чреве!

— Ой ли, несостоявшийся бог Египта? — произносит Гадес. — Как легко вы, однодневки, бросаетесь вечностями! Вечные муки — за нарушение покоя тебе самому ненужного трупа и кражу кучи золотых безделушек! Не жестоко ли это?

— Но великий! — фараон растерян, как это бывает со всяким, обнаружившим внутри себя нестерпимо зазиявшую пустоту. — Разве нарушив установленный богами законный порядок, этот человек не совершил страшное?

— Мы вернулись к тому, с чего начинали. С чего бы считать, что существующий в Египте порядок установлен богами?

— Но повелитель, разве власть земная — не отражение небесной власти?

— И ты считал себя живым отражением великого бога, не так ли? — уточняет бог мертвых. — Опять я брожу по обломкам истин, которые вы, люди, не находя им иного применения, разбиваете на кучу мелких лживых откровений. Да, мировой порядок создали боги — но не как строитель, во время закладки фундамента знающий, каким будет свод. Следуя своими путями, они творили судьбы людских племен, как дети, лепящие фигуры из песка. Мне интересней другое. — Гадес пристально глядит на фараона, затем его взгляд пробегает дальше по рядам теней. — Почему в такой стране, как Египет, где для столь многих людей образованность стала окруженным почетом делом жизни, — почему смысл ее существования подгоняется под кучу глупых небылиц? Истоки твоего понимания мира, фараон, мы знаем — придворная лесть и бормотание пролезших к подножию трона невежд. Ну а ты, дезертир, бродяга и вор — почему ты не убоялся мести богов Египта?

— Мне нечего было терять, повелитель, — отвечает вскрывший священную гробницу. — Всю жизнь свою, борясь за каждый день под солнцем, я вынужден был нарушать священные заповеди. Я крал, когда голодал, лгал, избегая наказания, против воли своей став воином, убивал, не слыша укоров совести — и мне есть что скрывать в своем сердце, так что, когда пришла бы пора взвешивать его на весах во дворе Двух Истин, я не смог бы ответить и на половину из сорока двух вопросов своих последних судей. И, кроме того, я прошел с войском немало стран, видел, как молятся люди совсем другим богам, алтари которых я попирал, штурмуя города. В стране хеттов я познал любовь женщины, верившей в совсем иное, чем я — и все равно ставшей лучшей из всех, знавших меня. И я понял, что рассказы жрецов о богах — лишь лживые басни. Богам безразличны наши горести и беды, они идут своими путями, гордые и презрительные, вмешиваясь в дела людей лишь для развлечения, едва замечая нас живых — и странно думать, что они озаботятся нами после смерти.

В черном мраморе тронного зала отблескивает пламя огненных чаш.

— Вот она, правда отверженного, — произносит бог мертвых. Он смотрит в глаза теням, и они не выдерживают его пристального взгляда. — Спроси я прочих — они, убогие, сослались бы на таинственную волю своих богов, на заветы предков, а главное — на власть общего мнения, самого грозного для них божества. Живущие во лжи, вам правом рождения даруется разум, способный видеть мир таким, каков он есть, вы же используете его, чтобы творить ложь, которая порабощает вас же, становясь заблуждениями. Вы, не боги, создали ваш людской мир таким, а скажи кто о вас правду, его забьют камнями или швырнут в огонь. И поэтому незамутненное изначальной ложью виденье мира — удел лишь отверженных и преступников. Разве за одно только это не достоин презрения человеческий род?

Глядя в глаза ожившим теням, бог мертвых не слышит ответа.

ЭПИСОДИЙ ВТОРОЙ

Пускай когда-нибудь, позабыв исконное значение слова, люди назовут «демиургами» богов, но вообще-то «демиург» значит «работающий на людей», иначе говоря, на свою общину. Так издавна зовут кузнецов, людей необычных, знающих неведомое другим, умеющих находить руду, силой огня превращать ее в сверкающий металл, и потому суеверно подозреваемых в колдовстве. Несколько месяцев прожив в фессалийском Трикке, Человек-с-гор в лишний для себя раз убеждается, что нет чудес в навыке и знании. Этим вечером, присев в тени внутреннего дворика, он с любопытством наблюдает, как набрасывая глину на навощенную деревянную модель, кузнец делает полуформу для литья. Почти заканчивая работу, он вдруг поворачивает к гостю свою широкую, вечно обожженную бороду:

— Помнишь девушку, — спрашивает он вдруг, — которую ты первой повстречал у ворот?

Человек-с-гор усмехается:

— Которая дала мне напиться? Высокого роста, хотя и совсем юная, почти ребенок, с каштановыми волосами.

— Да-да, — кузнец разминает в пальцах мокрый глиняный комок. — Так вот, она умерла.

Человек-с-гор удивленно поднимает брови:

— Я не знал. Как это случилось?

Есть поводы удивляться. За месяцы, прошедшие со дня, когда сев в золе очага, он воззвал к обычаю гостеприимства и человеческому милосердию, Человек-с-гор одним из первых узнавал обо всех болезнях и смертях в этом селении. Впрочем, слухи о чудесах таинственного знахаря сюда не дошли, и, оплакивая умерших, здесь по-прежнему винят в черствости лишь богинь судьбы.

— Она умерла незаметно, за одну ночь.

— Ты так и не ответил — почему?