Олег Авраменко - Призрачная реальность (Протекторат)

Меня перебил зуммер интеркома. Как я и ожидал, дочка, обеспокоенная моей длительной задержкой с выпроваживанием Конноли, решила выяснить, в чём дело. Я нажал на кнопку ровно настолько, чтобы сказать: «Извини, Юля, я занят», — после чего совсем выключил интерком.

— Так вот, — продолжал я, — в случае с вашей дочерью дела обстоят хуже некуда. Следствие располагает слишком убедительными доказательствами, и я не вижу ни малейшего шанса опровергнуть их или хотя бы подвергнуть сомнению. Даже сам Перри Мейсон, легендарный адвокат двадцатого века, не смог бы убедить присяжных вынести оправдательный вердикт. — Я на секунду умолк. Томас Конноли спокойно смотрел на меня, и я мог только догадываться, какая боль скрывалась за этим притворно равнодушным взглядом. — Вы уж простите за откровенность, но я не считаю себя вправе внушать вам напрасные надежды. Я уже говорил это господину Габрову, теперь повторяю и вам, что Алёна... то есть, Элен...

— Называйте её Алёной, — посоветовал Конноли. — В противном случае вы рискуете запутаться и назвать её Элен при посторонних. Да и она сама за девять лет привыкла к своему новому имени.

— Да, вы правы, — согласился я и продолжил: — Так вот, Алёна несомненно будет признана виновной. Вопрос только — в чём и какое за сим последует наказание. Я полагаю, именно это вы и хотите со мной обсудить?

На какой-то миг Конноли замялся.

— Ну... Прежде всего, я хотел бы выяснить, есть ли ещё возможность освободить Алёну до начала суда под залог. Сумма не имеет значения, когда речь идёт о спасении моей...

— Молчите! — быстро произнёс я, тотчас сообразив, что замышляет мой посетитель. — Ни слова больше. Я всё понял, но не хочу ничего об этом слышать. Позвольте напомнить вам, что я не ваш адвокат и не собираюсь им становиться. Поэтому убедительно прошу вас воздержаться от разглашения в моём присутствии сведений, которые закон квалифицирует как информацию о преступных намерениях. Я могу догадываться о ваших планах — догадки не факты, их к делу не подошьёшь; но знать о них я не хочу. Надеюсь, я ясно выражаюсь?

Конноли кивнул:

— Вполне. Извините, что увлёкся. Так вот, — продолжал он, — если вы добьётесь освобождения Алёны хоть на один день, я буду считать, что свою задачу вы выполнили. Такая формулировка вас устраивает?

Я поморщился. Слишком грубо и прямолинейно, можно было выразиться и помягче, не так откровенно выпячивая это «хоть на один день». Следуя букве закона, я никакой конкретной информации не получил, и суд не расценил бы это высказывание как извещение о намерении совершить преступное деяние, но всё же... А впрочем, ну его к чёрту! Какое мне, собственно, дело до того, что Конноли собирается умыкнуть свою доченьку с нашей планеты, оставив правосудие в дураках? Главное, что он не сказал мне об этом прямо. А чисто по-человечески я мог его понять: если бы моя Юля, упаси Боже, попала в такую передрягу, я пошёл бы на всё, чтобы помочь ей. И не остановился бы перед нарушением закона... Гм, хорошенькие мысли для адвоката!

— С залогом весьма проблематично, — сказал я. — Нашими законами не предусмотрено освобождение под залог обвиняемых в убийстве. Правда, Алёна ещё несовершеннолетняя, и если бы я взялся за это дело с самого начала, то, скорее всего, сумел бы убедить судью выпустить её на поруки под ответственность господина и госпожи Габровых. Но сейчас... — Я покачал головой. — Нет, это маловероятно. До начала суда осталось лишь две недели, обвинение уже на полную силу раскрутило свою пропагандистскую машину, и я очень сомневаюсь, что моё ходатайство будет удовлетворено. Тем более, что Стоянову уже было отказано, а с тех пор в деле не обнаружилось никаких благоприятных для вашей дочери обстоятельств. Я, конечно, подам прошение об освобождении на поруки, но не советую вам на него рассчитывать.

Конноли кивнул:

— Да, я понимаю... — Тут выдержка изменила ему, он вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. — Вы должны что-то придумать, господин Поляков. Вы должны спасти мою дочь. — Он резко остановился. — У вас много говорят о гуманности вашей пенитенциарной системы, но всё это ложь, наглое лицемерие. Смертная казнь куда честнее и гуманнее. А ваше так называемое «лечение», оставляя человека в живых, убивает самое ценное — его душу. После этого уже не будет нынешней Алёны, от неё останется лишь бледная тень. Ей будут недоступны глубокие чувства, она лишится способности любить и ненавидеть, радоваться и горевать, её жизнь превратится в пустое, бессмысленное существование. А ведь ей ещё нет и семнадцати, она пишет такие милые, такие красивые стихи, у неё настоящий талант к поэзии... Да, конечно, я признаю, что Алёна совершила тяжкое преступление — но она всё равно моя дочь, мой единственный оставшийся в живых ребёнок. Я не хочу потерять и её!

Так же внезапно, как и взорвался, Конноли взял себя в руки и рухнул в кресло. Достав из кармана платок, он вытер вспотевшее от волнения лицо и тихо произнёс:

— Прошу прощения, советник. Порой я не выдерживаю. Уже четыре месяца длится этот кошмар, и мои нервы на пределе.

Я подождал с минуту, давая ему возможность успокоиться, потом заговорил:

— Если вы беседовали с господином Габровым после нашей с ним встречи, то должны знать, что я категорически против ещё одной психиатрической экспертизы. Разумеется, я могу добиться повторного освидетельствования, но в случае подтверждения первоначального диагноза о полной вменяемости обвинение лишь ещё больше укрепит свои позиции — а они и без того несокрушимые. Я вижу в них только одно слабое место, куда следует направить главный удар, — отсутствие явного мотива. А чтобы обвинить человека в убийстве первой степени, необходимо установить мотив преступления. На сей счёт присяжные получают от судьи вполне однозначные инструкции: они не вправе признать подсудимого виновным в предумышленном убийстве, если предложенный обвинением мотив вызывает хоть малейшие сомнения. Насколько мне известно, в конторе прокурора ещё не решили, какой из возможных мотивов предложить вниманию суда. Скорее всего, это будет бессмысленная жестокость избалованного подростка. Сомневаюсь, что обвинение рискнёт встать на зыбкую почву, рассуждая о какой-то страшной тайне, которая умерла вместе с доктором Довганем.

— Бессмысленная жестокость... — повторил Конноли. — Моя Элен, Алёна — и бессмысленная жестокость... Это же просто дичь!

— Для вас, может, и да. Но не для присяжных. Они люди со стороны и будут судить о вашей дочери на основании предоставленных им фактов. А факты таковы, что Алёна девушка вспыльчивая, раздражительная, неуравновешенная, она легко выходит из себя и часто конфликтует со старшими. Я уже ознакомился с её школьными характеристиками и отчётами наблюдавших её психиатров. Эти материалы произведут на суд не лучшее впечатление.