Виталий Каплан - Тайна аптекаря и его кота
— то рекомендуемый мною бальзам, увеличивая мужскую силу, вместе с тем и сокращает долголетие. Конечно, лишь в том случае, если злоупотреблять его применением. Во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру. Ибо мерою сотворены небеса и земли, и мерою определён им срок…
— Сколько? — напрямую спросил лысый.
— Полтораста огримов, — не моргнув глазом, ответил господин.
Лысого аж перекосило, и будь у него волосы, то наверняка дыбом бы встали.
— Что? Вы это серьёзно? Это ж цена пяти быков!
— Не спорю, — согласился господин. — Только вот есть на свете вещи гораздо дороже каких-то там быков.
— Ну, я бы ещё понял, если пятьдесят… ну, семьдесят…
— Высокородный господин Шиарай-тмаа, — усмехнулся наш аптекарь, — видите ли, мы не на базаре, торг здесь неуместен. Я называю взвешенную цену, большую часть которой составляют расходы на приобретение и переработку заморских трав. Согласитесь, неразумно было бы мне причинять самому себе убыток. Многие почтенные мужи пользуются моими лекарскими услугами, и уверяю вас, если вы откажетесь от чудесного бальзама, тот не останется невостребованным.
— Ну ладно. Уговорили, — этот лысенький прямо-таки цедил из себя слова, по малой капле. — Давайте этот ваш бальзам!
Господин встал из-за стола, подошёл к одному из шкафов — опасно близко от чулана, я даже дыхание затаил — снял с пояса связку ключей и отворил дверцу. Вынул оттуда что-то — сперва я не разглядел, а после уж понял, вроде флакончик невеликий, благородные дамы в таких всякие благовония и притирания хранят — и протянул лысому.
— Вот, высокородный господин. Принимать нужно только в тот день, когда для вашего огня желанья найдутся подходящие дрова. И не более трёх капель. Да, вот ещё что. Сядьте-ка снова в кресло. Чтобы состав подействовал более эффективно, мне надо подстроить его влияние под вибрации ваших тонких флюидов…
Ничего я не понял в этих словах, кроме одного — подвох какой-то наш господин замыслил.
Уселся лысый в кресло, а господин Алаглани подошёл к нему сзади, ладони положил на лысину и молча так постоял минутку. Нет, никаких заклинаний не читал, никаких имён не призывал. А вот кот — тот мяукнул недовольно. Раздражение выказал.
— Готово, высокородный господин. Всё настроено как надо. Соблаговолите расплатиться.
Лысый флакон тут же в поясной кошель упрятал, а насчёт денег сказал:
— Вам завтра же доставят мои люди! Видите ли, я предпочитаю не носить с собою крупных сумм. Времена неспокойные, смута на юге, ходят слухи о предстоящей большой войне с Норилангой… в такую пору лучше не рисковать. А вот завтра, да под надёжной охраной…
— Ну, как вам будет благоугодно, — поклонился господин самым малым поклоном. — Не смею задерживать. Да будет благосклонен к вам Творец Изначальный.
С тем и убрался лысый.
После него дама заявилась. И этот случай, скажу я вам, поинтереснее.
Постучался Алай в кабинет и объявил:
— Господин, к вам почтенная дама, не пожелавшая открыть своё имя!
— Ну, проси! — ответил господин, вновь в кресло усаживаясь. Взял кота на руки, гладить начал. Тот мурчит тихонько, видать, доволен.
Я-то думал, какая красавица заявится, а эта… Не то чтоб уж совсем старуха, но к этому дело идет. Длинная, тощая, сухая вся какая-то и лицом на вяленую рыбу похожа. А уж расфуфырена, в разноцветных шелках, пальцы в золотых перстнях, на шее колье из камешков драгоценных, на голове причёска высокая и ленты, жемчугами расшитые. Наверное, думает, что красивая.
И с порога начала эта тетка ругаться. Почему это, мол, слуги здесь такие невоспитанные. Этот мальчишка, который ее встретил, совсем порядку не обучен, и хам-грубиян. На колени не встал, как вышколенному лакею положено, а главное, имя допытывался и кричал, что не велено к господину лекарю без имени пускать.
Интересно мне стало, что после господин Алаю скажет? Я бы на его месте ничего говорить не стал. Мало ли на свете выживших из ума старух?
Господин из кресла поднялся, к тётке этой подошёл, поклонился в пояс и в руку чмокнул. Рука-то в перчатке была — видать, не так противно.
— Сударыня! — сказал. — Прошу нижайше извинить меня за грубость моего слуги. Разумеется, я сегодня же его строжайше накажу! В этом не может быть ни малейшего сомнения. Но осмелюсь всё же поинтересоваться вашим благородным именем. Облик ваш мне незнаком, и мнится мне, что вы не из столицы.
— Истинно так! — проскрипела эта грымза. Прошу прощения, благородная госпожа. Только когда вы дальше дослушаете, тоже грымзой сочтёте. — Серьёзнейшие обстоятельства вынудили меня приехать из восточных провинций в стольный град. Мне вас рекомендовали… Вы, говорят, способны с любым делом управиться, а плату берёте умеренную.
— Ну, это не совсем соответствует истине, — господин чуть улыбнулся, и поди пойми, что он имел в виду: то ли про любое дело, то ли про умеренную плату. — Но верно ли я понимаю, что вы путешествуете инкогнито и не хотите открыть тайну даже мне?
— Незачем вам имя моё знать, — проворчала эта вроде как благородная госпожа. — Дело-то у меня к вам щепетильное, и хотя сейчас не Старый Порядок, но и молва ни к чему.
— Ну что ж, — вежливо произнёс господин, — прошу вас, присаживайтесь в кресло. Коли тайна имени столь важна для вас, то не смею допытываться. Но верна ли моя догадка, что вы женщина вполне состоятельная и способны оплачивать услуги соответствующего рода?
— Да уж договоримся, — буркнула она. — И прикажите подать вина!
Господин дёрнул шнурок, звякнул колокольчик и в кабинет вбежал Алай. Я так понял, что он где-то совсем рядом был, может, за дверью подслушивал, потому что тут же бухнулся на колени, причём сперва перед госпожой, а после уж перед господином. В сторону чулана он даже не посмотрел — умный, понял, что даже взгляд лишний может быть опасен.
— Принеси подогретого красного вина, — велел господин, — с пряностями и корицей! Да поживее, не то кое-кому сегодня будет очень больно и очень стыдно!
Метнулся Алай, и пока не вернулся, таинственная госпожа о деле своём не говорила, а жаловалась на тяготы путешествия. Дескать, дороги хуже некуда, в трактирах противно и останавливаться — в комнатах клопы, готовят скверно, прислуга грубая. Трижды карета ломалась, один раз лошадей менять пришлось, а главное — опасно стало на дорогах, разбойники шалят. Никто их, правда, пока не видел, но все знают, что их сейчас несметное множество, потому что война близится и бессовестные мужики, опасаясь призыва в войско, бегут в леса и промышляют там грабежом честных путников. Власти же местные ничего не делают, потому что ничтожества, трусы и выскочки.
Видно было, что не хочет она сразу о главном. То ли вина ждёт, то ли просто не знает, как начать.
Ну, Алай недолго копался — и пары-тройки минут не прошло, как прибежал с подносом. Господин его кивком отослал, дождался, пока госпожа серебряную чарку опорожнит, и напомнил:
— Так в чем же состоит ваше дело, сударыня?
Сударыня, значит, выпила, кружевным платочком губы утёрла — и начала рассказывать. Не стану вас томить подробностями — уж больно глупо да скучно было. Но суть такова: она уже немолода, и есть у неё молодой сосед, граф, родовитый, бедный да холостой. Ну и возникло у них знакомство, а там и пламенная любовь и всё такое прочее. И уж так он её любил, что и не передать. Но ещё с весны начала она, тётка то есть эта, замечать, что как-то уже охладело графское чувство. Стала вынюхивать, что да как, людей своих посылала разведать, ну и выяснилось. Завелась у графа молоденькая зазноба. Стерва, тварь подзаборная. Без роду без племени, трава поганая. И граф предается с ней гнусным утехам, а про любовь истинную, пламенную — с тёткой то есть — уже и подзабыл.
— Понимаю, сударыня, ситуация житейская, — сказал господин. — Но какой же помощи вы хотите от меня, скромного столичного аптекаря?
— А то сами не понимаете? — хихикнула тётка.
— Вы хотите получить от меня целебные снадобья, которые умерили бы вашу душевную боль и восстановили бы прежнее, благостное расположение духа?
Мне показалось, он издевается.
— Что за чушь! — вскричала тётка. — Мне вас рекомендовали как сведующего человека.
Она так это слово «сведующего» произнесла, будто пальцами таракана сдавила.
— Прошу вас, выражайтесь яснее, — широко улыбнулся ей господин. — Ибо, как учит нас премудрый Памасиохи, многие беды происходят от того, что люди в важной беседе не до конца понимают намерения друг друга — и оттого делают ложные выводы и принимают опрометчивые решения.
Ну, она и выразилась. Вот слушайте, слушайте, почтенные братья, это уже прямо в яблочко будет. Короче, восхотела она соперницу свою извести. Но не так, чтобы травить или резать. Всё должно как бы само случиться. Или болезнь внезапная да скорогубящая (только не заразная и не отравление), то ли несчастье какое — потолок обрушится, лошади понесут…
