Энтони Райан - Песнь крови

– Это означает ближе познакомиться с Десятикнижием. Не боитесь, что ваша душа будет осквернена подобным знанием? Что ваша Вера пошатнется?

Слова кумбраэльца вызвали в памяти Хентеса Мустора. Ваэлин снова увидел вину и безумие в глазах Узурпатора. Ропот песни крови сделался громче. «Знал ли он его? Быть может, был одним из его приверженцев?»

– Сомневаюсь, что какое бы то ни было знание способно осквернить душу. И, как я уже говорил вашему Истинному Мечу, моя Вера не может быть расторгнута.

– Книга первая велит нам учить истине о любви Отца Мира всякого, кто готов слушать. Отыщите меня, и я расскажу вам больше, если вам угодно.

По вечерам он приходил в мастерскую Ам Лина, где жена каменотеса кровожадно хмурилась, разливая чай, а сам каменотес учил его, как обращаться с песнью.

– У моего народа она зовется Музыкой Небес, – рассказывал Ам Лин как-то вечером. Они сидели в мастерской, прихлебывая чай из маленьких фарфоровых плошечек, рядом со статуей волка, которая с каждым новым визитом Ваэлина все сильнее походила на настоящего, живого волка. Это пугало. В дом жена каменотеса Ваэлина не пускала, и сама, разлив чай, неизменно уходила и запиралась. Как-то раз он совершил непростительный промах, сказав, что чаю они могут налить и сами, но она ответила таким свирепым взглядом, что Ваэлин обождал, пока Ам Лин не отхлебнет из чашки первым, боясь, что она подлила в чай яду.

– У вашего народа? – переспросил Ваэлин. Он сделал вывод, что каменотес родом откуда-то с Дальнего Запада, но сам Ваэлин знал о тех краях мало: только рассказы моряков, невероятные истории о крае бесконечных полей и больших городов, где правят короли-торговцы.

– Я родился в провинции Чин-Са, под великодушным правлением великого короля-торговца Лол-Тана, человека, который хорошо знал цену людям, наделенным необычными способностями. Когда о моих способностях сделалось известно деревенским старейшинам, меня в десять лет забрали из семьи и отвезли к королевскому двору, дабы наставлять в Музыке Небес. Помню, я ужасно тосковал по дому, но никогда не пытался сбежать. Потому что, по закону, измена сына переходит на отца, а я не хотел, чтобы он пострадал за мое неповиновение. Хотя мне ужасно хотелось вернуться к нему в мастерскую и снова работать по камню. Он тоже был каменотес, понимаете?

– У вас на родине не стыдятся Тьмы?

– Отнюдь. Это рассматривается как благодать, как дар Небес. Для семьи, где родился Одаренный ребенок, это большая честь.

Лицо его помрачнело.

– По крайней мере, так говорят.

– И вас, значит, учили песни? Вы знаете, как с нею обращаться, вы знаете, откуда она берется…

Ам Лин печально улыбнулся.

– Песни нельзя научить, брат. Она ниоткуда не берется. Она просто часть тебя. Ваша песнь – это не иное существо, живущее внутри вас. Это вы сами.

– Песнь моей крови… – пробормотал он, вспоминая то, что сказала ему Нерсус-Силь-Нин в Мартише.

– Я слышал, что ее так называют – это подходящее название.

– Но если ей нельзя научить, чему же тогда вас учили?

– Самоконтролю, брат. Как и с любой другой песней, чтобы хорошо петь, надо упражняться, оттачивать ее, доводить до совершенства. Моей наставницей была старуха по имени Шин-Ла, такая древняя, что ее носили по дворцу на носилках, и видела она не дальше пары футов за пределами собственного носа. Но ее песнь… – он восторженно покачал головой, вспомнив об этом. – Ее песнь была как пламя, и пылала она так ярко и громко, что слепила и оглушала одновременно. В первый раз, как она мне пела, я едва не потерял сознание. Она захихикала и назвала меня Крысенышем, Поющим Крысенышем, Ам Лин на языке моего народа.

– Похоже, она была суровой наставницей, – заметил Ваэлин, вспомнив мастера Соллиса.

– Суровой? Да, она была суровой. Ей было нужно многому меня научить, а времени на это у нее оставалось мало. Наш дар чрезвычайно редок, брат, и за всю свою долгую жизнь, проведенную в служении королю-торговцу, а до того – его отцу, она ни разу не встречала другого Поющего. Я должен был ее заменить. Ее уроки были суровыми и мучительными. Ей не нужна была палка, чтобы меня наказывать, ее песнь и без того могла причинять достаточно боли. Мы начали с распознавания истины: приводили двух людей, один из которых совершил какое-нибудь преступление. Каждый уверял, что он невинен, и она спрашивала у меня, который из них виновен. Каждый раз, как я ошибался, а такое поначалу случалось довольно часто, ее песнь карала меня своим пламенем. «Истина есть сердце песни, Крысеныш, – говаривала она. – Если ты не слышишь правды – ты не услышишь ничего».

Когда я овладел искусством распознавать истину, уроки стали сложнее. Слуге давали какой-нибудь знак: драгоценный камень или безделушку, – и приказывали спрятать его где-нибудь во дворце. Если к ночи я не находил знак, слуга мог оставить его себе, а меня наказывали за потерю. Потом большая толпа людей бродила по одному из дворов, болтая во все горло, а у одного из них под одеждой был спрятан кинжал. У меня было всего пять минут на то, чтобы его отыскать, иначе ее песнь пронзала меня, как кинжалом, так же, как этот кинжал пронзил бы нашего господина. Ибо она не уставала мне напоминать, что я обязан ему всем и что подвести его будет для меня вечным позором.

– Король-торговец пользовался вашей песнью?

– Ну еще бы! Торговля – кровь жизни для Дальнего Запада, удачливые купцы становятся влиятельными людьми, даже королями, а для удачной торговли требуются сведения, особенно такие сведения, которые люди стремятся скрывать.

– Вы были шпионом?

Ам Лин покачал головой.

– Просто присутствовал, как свидетель, при сделках могущественных и богатых людей. Поначалу Лол-Тан приказывал мне сидеть в углу его тронного зала, играя с его детьми: если кто-нибудь спросит, я должен был отвечать, что я воспитанник короля, сын его покойного дальнего родственника. Естественно, большинство предполагало, что я его незаконнорожденный сын, положение, не приносящее особого влияния, но все же дающее почет при дворе. Я играл, а тем временем разные люди приходили и уходили, с разнообразными церемониями, пространно выражая свое почтение и сожалея о том, что осквернили королевский дворец своим ничтожным присутствием. Я обратил внимание, что, чем богаче человек одет, чем многочисленнее у него свита, тем больше он распинается о том, какой он низкий и недостойный. В ответ Лол-Тан заверял их, что вовсе не чувствует себя оскорбленным, и сам приносил извинения за то, что оказывает им столь убогий прием. Иногда уходило час или больше, прежде чем становилась ясна истинная цель визита, и почти всегда речь шла о деньгах. Некоторые хотели занять, другие сами были кредиторами, и все хотели больше денег. Они говорили, а я слушал. А когда они удалялись, получив заверения, что король вскоре даст им ответ, и извинения за то, что он столь неучтиво промедлил с ответом на их просьбу, он спрашивал меня, о чем пела Музыка Небес во время беседы.