Энтони Райан - Песнь крови

Единственными женщинами, которым дозволялось находиться в присутствии короля-торговца, были его жены, дочери либо наложницы. У меня на родине женщины не принимают участия в делах, и собственностью им владеть запрещено. Со слов переводчика я понял, что женщина эта весьма высокого рода, и не допустить ее на аудиенцию означает нанести серьезное оскорбление ее народу. Очевидно, выгоды от предложения этих чужеземцев, на которые рассчитывал Лол-Тан, были и впрямь велики, раз он все же допустил ее в зал.

Переводчик говорил что-то еще, но я его почти не слышал: песнь той женщины заполнила мой разум, и я поневоле не сводил с нее глаз. Та женщина была прекрасна, брат, но красота ее была подобна красоте леопарда. Глаза у нее сверкали, темные волосы блестели подобно полированному черному дереву, и, когда она услышала мою песнь, улыбка ее исполнилась жестокой насмешки.

«О, так у этой косоглазой свиньи есть свой собственный Поющий!» – сказала ее песнь, и я затрепетал от безрадостного смеха, которого она была исполнена. Женщина была могущественна, я чувствовал это, и песнь ее была сильнее моей. Быть может, Шин-Ла могла бы потягаться с нею, но я не мог. Крысеныш встретился с кошкой и оказался беспомощен перед ней. «Интересно, что ты можешь мне поведать?» – сказала ее песнь у меня в голове и ринулась вглубь, роясь в воспоминаниях, перебирая их нагло и грубо, вытягивая наружу всю мою ненависть, все мои тайные замыслы. Узнав о моем намерении его предать, она, казалось, пришла в восторг и исполнилась свирепого торжества. «А совет говорил мне, будто это будет трудно!» – пропела она. И на миг встретилась со мной взглядом. «Если хочешь погубить короля-торговца, скажи ему, пусть отвергнет наше предложение!» А потом все исчезло, ее вторжение в мой разум прекратилось, оставив лишь ледяную уверенность. Она здесь затем, чтобы убить Лол-Тана, если он отвергнет то, что они собираются предложить. И она хотела его убить. Исход сделки не имел для нее никакого значения. Она преодолела полмира, алкая крови, и не собиралась отступаться.

Лицо Ам Лина напряглось от воспоминаний о той боли.

– Иногда песнь позволяет нам коснуться чужого разума. За все годы, что миновали с тех пор, я касался, наверное, тысяч людей, но ни разу не встречал ничего, сравнимого с черным пятном в помыслах той женщины. Много лет спустя мне снились кошмары, мне виделись убийства, совершенные с расчетливостью садиста, лица, кричащие или окаменевшие от ужаса, мужчины, женщины, дети. И края, где я никогда не бывал, языки, которых я не понимал. Я думал, что схожу с ума, пока не осознал, что она оставила во мне часть своих воспоминаний, то ли по небрежности, то ли преднамеренно. Со временем большинство из них потускнело. Но я и теперь порой просыпаюсь по ночам с криком, и жена обнимает меня, пока я плачу.

– Кто она была? – спросил Ваэлин. – Откуда явилась?

– Имя, которое произнес переводчик, было фальшивым, я это почувствовал еще до того, как услышал ее песнь, а воспоминания, которые она мне оставила, не содержали никаких намеков ни на имя, ни на семью. Что касается того, откуда она родом, в те времена для меня это ничего не значило, однако же посланцы передавали приветствия от верховного совета Воларской империи. И все, что я с тех пор узнал о воларцах, заставляет сделать вывод, что там она чувствовала себя как дома.

– И что, вы так и сделали? Сказали королю-торговцу, чтобы он отверг их предложение?

Ам Лин кивнул.

– Я не колебался ни секунды. Да, я был потрясен, однако ненависть моя не угасла. Я сказал ему, что эти люди полны лжи, что их замысел состоит в том, чтобы истратить его средства и сберечь свои собственные. На самом деле, я почти не понял, что они предлагали и лгут они или говорят правду. Но он, однако, как всегда, поверил мне на слово.

– И она сдержала свое слово?

– Поначалу я решил, что она меня обманула. Лол-Тан дал им ответ на следующее утро, они взошли на свой корабль и отплыли восвояси. Лол-Тан, по всей видимости, пребывал в добром здравии, и все говорило о том, что он пребудет в нем еще долго. Меня терзали разочарование и страх. Я впервые солгал королю-торговцу. Разумеется, это станет известно, и меня ждет мучительная смерть. Миновал месяц, который я провел в тревоге и попытках скрыть свой страх, и тут Лол-Тан начал медленно угасать. Поначалу это была сущая безделица, не сильный, но неотвязный кашель, о котором, разумеется, никто не смел даже упомянуть. Потом король принялся бледнеть, руки у него стали трястись, еще несколько недель – и он принялся кашлять кровью и бредить. К тому времени, как король умер, это был истощенный мешок костей, который не помнил даже собственного имени. Мне его было ничуть не жаль.

Разумеется, у короля был наследник. Третий его сын, Мах-Лол. Двух старших братьев тихо-мирно отравили в юности, когда сделалось ясно, что они не наделены отцовской деловой хваткой. Мах-Лол был истинный сын своего отца: чрезвычайно умный, великолепно образованный, наделенный всей хитростью и безжалостностью, которые нужны, чтобы усидеть на троне короля-торговца. Но, к великой моей радости, о моем даре он не подозревал. Болезнь Лол-Тана не дала ему уведомить сына о моей истинной роли при дворе. С точки зрения Мах-Лола, я был всего-навсего секретарь, пользовавшийся необычайным доверием, а для этой роли у него был свой человек. Меня сделали счетоводом при дворцовых кладовых, переселили из роскошных апартаментов в комнаты поскромнее и назначили жалкую долю того жалованья, что я получал прежде. По всей видимости, ожидалось, что, лишившись царственных милостей, я покончу жизнь самоубийством от такого позора, как поступили многие из слуг Лол-Тана, сделавшихся теперь лишними. А я вместо этого просто ушел, сказав стражнику у дворцовых ворот, что меня отправили в город с поручением. Стражник на меня почти и не взглянул. Мне был двадцать один год, и впервые в жизни я был свободен. Это был счастливейший момент в моей жизни.

Свобода изменила мою песнь: она расправила крылья, ища всего диковинного и нового. Я прошел вслед за ее мелодией через все владения Мах-Лола и вышел за их пределы. Песнь привела меня в мастерскую каменотеса, жившего в деревушке высоко в горах, и мастер, не имея ни сыновей, ни учеников, взялся учить меня своему ремеслу. Думаю, его тревожило то, как стремительно я все схватывал, не говоря уже о необыкновенном качестве моей работы, и он, похоже, вздохнул с облегчением, когда сделалось ясно, что учиться мне у него больше нечему, и я отправился дальше.

Песнь привела меня в порт, я сел на корабль и отправился на восток. Следующие двадцать лет я странствовал и трудился. Я переезжал из города в город, оставляя свой след на домах, дворцах и храмах. Я даже провел год в вашем Королевстве и украсил горгульями дворец нильсаэльского владыки. Я никогда ни в чем не нуждался: в голодные времена песнь помогала мне найти пищу и заработок, в изобильные она искала мира и покоя. Я никогда ей не возражал, никогда не противился. Пять лет назад она привела меня сюда, где Шоала, моя чудесная жена, выбивалась из сил, пытаясь продолжать дело покойного отца. Мастером она была хорошим, но богатые альпиранцы не любят иметь дела с женщинами. Вот с тех пор тут и живу. И песнь мне ни разу не говорила, что пора отправляться дальше, за что я ей благодарен.