Цена весны - Дэниел Абрахам
Это было не отрицание, но признание того, что они все знали. Женщины в Хайеме остались такими же умными, сильными и важными, как были всегда. Посредничество в свадьбах — и, да, специфическая свадьба, предназначенная для производства детей — были не большей атакой на Эю и ее поколение, чем создание городской милиции, наем наемников или любое другое, что он делал, чтобы сохранить страну.
Прозвучало высокомерно, даже для него.
Должен был быть какой-то путь, подумал он, ведущий к чести и уважению боли и потери, от которых они страдали, потеряв будущее. Он вспомнил как Киян предостерегала его: некоторые женщины — не все, но некоторые — сошли с ума от тоски, потеряв возможность рожать детей. Она рассказала истории о похищенных детях, убитых беременных женщинах и младенцах, забранных прямо из их умирающих маток.
«Желание может стать болезнью», сказала его жена. Он помнил ночь, когда она это сказала, зажженный фонарь, воздух, пахший горящим маслом и сосновыми ветками. Он помнил выражение лица дочери, услышавшей эту фразу, словно она услышала то, что всегда знала, и свой страх. Киян пыталась предупредить его о чем-то, и это имеет отношение к спинам людей, отвернувшихся от гальтов и согласованного будущего позади них. Эя знала. Ота чувствовал, что сам знает только наполовину. Фаррер Дасин, подумал он, может видеть это яснее.
— Похоже, все идет неплохо, не правда ли, высочайший?
Баласар Джайс стоял рядом с возвышением, сложив руки в позу приветствия. Холодный ночной воздух — или вино — покрасили розовым его щеки.
— Да? Я надеюсь, — сказал Ота, смахнув темные мысли. — Мне кажется, что сегодня ночью рождается больше торговых соглашений, чем войн. Но трудно понять.
— Есть надежда, — сказал Баласар. Потом помолчал и опять заговорил, задумчивым голосом: — Есть надежда, и это действительно что-то новое. Я и не понимал, последние несколько лет, что это такая редкость.
— Как мило, — сказал Ота резче, чем собирался. Баласар посмотрел на него более внимательно, и Ота отмахнулся от его обеспокоенности. — Я очень старый и усталый. И съел гальтской еды больше, чем хотел за всю жизнь. Просто поразительно, что ваши люди в силах встать из-за стола.
— Ты же не ожидаешь, что они доедают каждое блюдо, — сказал Баласар. — О, мне кажется, представление начинается.
Ота взглянул на палубу. По ней тихо двигались слуги и моряки, словно ветер по воде. Свет свечей уменьшился, запах потушенных фитилей наполнил воздух; напротив помоста Оты появилась, как по волшебству, сцена. Певцы, раньше свисавшие с такелажа, уже, вероятно, спустились вниз, потому что заняли места на сцене. Слуги принесли еще три стула на помост Оты, и советник Дасин с семьей сели на них. Фаррер, пахнувший изысканным вином, сел как можно дальше от императора, жена рядом с мужем, оставив Ане ближайшее к Оте кресло.
Певцы на мгновение наклонили головы, а потом тихие голоса начали усиливаться. Ота закрыл глаза. Он знал эту песню — придворный танец времен Второй Империи. Великолепное, богатое звучание, печальное и радостное. Это, он понял, был подарок. Голоса гальтов выводили песню империи, не свою. Он дал мелодии захватить себя, и, когда голоса опять замолкли и последняя дрожащая нота растаяла, он чуть ли не первый зааплодировал, с удивлением обнаружив в своих глазах слезы.
Ана Дасин, сидевшая рядом, тоже плакала. Когда их взгляды встретились, она посмотрела вниз, сказала что-то, что он не смог расслышать, и резко ушла. Он смотрел, как она спускается по трапу под палубу, и в это время певцы начали другую, более оживленную песню. Ота мельком посмотрел на Иссандру. В полумраке слабые признаки возраста сгладились. На мгновенье он увидел ее такой, какой она в молодости. Она встретила его взгляд, в ее глазах читалась глубокая усталость. Фаррер держал ее за руку, нежно прижимая к себе, но не поворачиваясь к ней. Ота, не в первый раз, спросил себя, чего это соглашение стоило Иссандре Дасин.
Он посмотрел на лестницу, по которой спустилась ее дочь, а потом обратно, и его руки изобразили скрытое предложение. Иссандра подняла бровь и слегка улыбнулась, на щеке появилась ямочка. Ота потуже натянул платье, распрямил складки и спустился с помоста. Девушка Ана достаточно скоро будет и его дочкой. Если ее настоящие отец и мать не расположены разговаривать с ней, хотя она, очевидно, в печали, возможно пришло время Оте это сделать.
Под палубами гальтский корабль был таким же тесным, узким и пропахшим тесно сжатыми людьми, как и любой другой, на котором плавал Ота. При обычных обстоятельствах на палубе, сейчас переполненной гостями семьи Дасин, находилась бы полная вахта моряков. Вместо этого они прятались в крошечных каютах и переходах, ожидая конца песен и очереди выйти на свежий воздух. Тем не менее для Оты, императора Хайема, дорога была открыта, разговоры останавливались, как моряки замечали его. Он проходил мимо, вглядываясь в темноту в поисках девушки с лицом кролика.
В гальтских судах грузовой трюм делился на секции, и в одном из этих темных помещений он услышал девичий голос. Ящики и корзины громоздились по каждую сторону прохода, связывавшие их веревки негромко поскрипывали вместе с покачивающимся кораблем. Крысы шуршали и жаловались. И там, сгорбившись, словно защищая что-то, прижатое к животу, сидела Ана Дасин.
— Извините меня, — сказал Ота. — Я не собирался быть назойливым, но… можно я сяду?
Ана посмотрела на него, ее темные глаза сверкнули в полумраке. Она кивнула, но настолько слабо, что кивок можно было принять за движение корабля. Ота подтянул платье к голеням, аккуратно прошел по грубым доскам и сел рядом с девушкой. Какое-то время они молчали. Певцы над ними исполняли сложную мелодию, словно бросая друг другу кегли, как жонглеры. Ота вздохнул.
— Я знаю, что для вас это нелегко, — сказал он.
— Что именно, высочайший?
— Ота. Пожалуйста, меня зовут Ота. Вы можете называть меня так. И я имею в виду все это. Лишиться родины, выйти замуж
