Игорь Рябов - Гоша Каджи и Венец Гекаты

Гоша затравленно огляделся по сторонам. Да, это определенно магловский мир, в который его занесло по прихоти ночных грез, которым не закажешь, что показывать, а что спрятать на дальнюю полку в снохранилище. На Нижний Новгород место высадки не походило. Он куда спокойнее, провинциальнее и добрее. Рязанью тоже не пахло, хотя Каджи так и не увидел сам город, побывав в гостях у сестричек Лекс. Но то, что там нет метро, парнишка знал точно. А здесь оно присутствует. Вон вдалеке, на перекрестке, виднеется его зев, жадно заглатывающий очередную порцию жертв, которые вообще-то вполне добровольно пробирались в кишечник метрополитена через зубья стеклянных дверей. Гоша напряг извилины, пытаясь отгадать, куда его, горемычного, зашвырнула судьбинушка. И его неожиданно озарило: да это ж Москва, столица-мачеха. Точно! Где еще на бескрайних просторах Родины тебе в течение одной минуты повстречается такое несусветное количество лиц, безучастных и равнодушных ко всему окружающему? За сто первым километром вглубь страны соотношение «пошелкчерту-плевать-чтослучилосьюноша» хотя бы пропорционально варьируется в пределах 33 % на каждый подвид живущих. То ли дело Главный Город! Он и не стал бы Главным, если б в него не стекались изо всех щелей проходимцы и проныры, как тараканы к крошкам барского стола, в первую очередь из-за банальной выгоды, а вовсе не из любви к архитектуре. Соответственно обитатели Города делились в пропорции 50-40-10.

Нужно срочно драпать отсюда! Но ноги, как это часто бывает во снах, вовсе не желали слушаться вопля разума. Они стали ватными… Хотя это и не верно. Ноги просто-напросто прилипли к тонкому льду тротуара, обильно посыпанному солью, что не заставило корку хоть сколько-то растаять. Да еще в ушах Каджи зазвучал тихий смешок, насквозь пропитанный ехидством, хоть выжимай его в стакан на продажу. А потом знакомый голос, очень знакомый голос, спокойно произнес:

— Не дергайся понапрасну, Гоша. Не малых трудов стоило тебя сюда доставить. Просто стой и внимательно смотри. Ты много чего интересного узнаешь. Получишь, так сказать, пищу для размышлений. А для затравки глянь-ка в витрину. Вполне сможешь увидеть себя нынешнего.

Еще раз безуспешно дернувшись, парнишка смирился с обстоятельствами, которые оказались сильнее. Подумав, что все происходящее сейчас с ним всего лишь сон, а значит, ничего страшного не случится, если он последует совету Вомшулда и посмотрится в витрину. Взгляд Каджи мазнул по зеркальной глади стекла и остановился на лице субъекта, с ошеломлением таращившегося на парнишку с противоположной стороны нереальности.

Лицо. Громко сказано. И неправдиво. Скорее физиономия или даже рожа трудно определяемого возраста. Лет двадцать пять — тридцать, возможно? Трудно отгадать точнее из-за откровенной алкогольной помятости, кучковатой небритости и грязной лохматости торчащих из-под шапки волос, похожих на старую паклю, которую сантехники поменяли в стыке труб на новую, а эту выкинули за ненадобностью. А она возьми, да и приземлись на макушку Гоше, которого, похоже, жизнь так же отвергла за ненадобностью, спихнув ударом бедра на обочину. Где он сейчас и стоял перед помятой жестянкой из-под селедки, призванной выдавить из прохожих слезу жалости и хоть пару грошей на опохмелку вкупе с закуской. Пардон, вообще-то этот мир магловский, а значит копеек. На дне жестянки сиротливо поблескивало жидкое созвездие мелочи, для оживления чувств прохожих разбавленное двумя мятыми червонцами.

Под потухшими, вечно слезящимися глазами у субъекта набрякли, отливая засинелой чернотой, обвисшие, будто у бульдога щеки, мешки — результат как минимум годичного запоя. На скуле красовалась впечатляющая по размерам свежая ссадина с неровными рваными краями, оставленная на память не то асфальтной болезнью, не то кулаком вчерашнего собутыльника. Некогда вполне нормальный нос превратился в подгнившую от длительного хранения сливу, опутанную мелкой сеткой сизых прожилок. Губы индивидуума потрескались, обветрили и покрылись в уголках коркой из подсохшей на легком морозце слюны. О зубах, точнее их жалких остатках, лучше даже не упоминать, настолько их редкий частокол обломков вызывал отвращение вперехлест с жалостью. Они, эти обломки, ведь наверняка настолько часто напоминают о своем существовании такой нестерпимой болью, что и худшему врагу не пожелаешь.

Одежда. Охохонюшки. Когда Каджи рассказал мне, во что он в тот момент был наряжен, я и рад был бы заплакать, да смех одолел, когда представил его в подобном облачении. Пальто с чужого плеча определенно подобрано на такой дремуче-захолустной свалке, что не каждый бомж рискнет на нее наведаться. А уж напялить на себя этот хлам ему и вовсе остатки гордости не позволят. В плечах оно было шире требуемого размеров на пять-семь, свисая с боков подобно обрубкам крыльев. Зато рукава на пару ладоней не доставали до запястий. Длина хламиды колебалась неровным обрезом от коленок — это спереди, до полпути к заднице, если посмотреть с тылу. Вдобавок ко всей прочей нелепости пальтишко некогда принадлежало женщине, о чем явно говорило наличие останков воротника из неведомой зверушки, в доисторические времена бывшей рыжей и пушистой. На голову напялен треух с громадными проплешинами на том, что пару веков назад гордо именовалось кроликом. Штаны темно-пыльно-грязного цвета стирались и гладились один единственный раз в жизни, перед продажей в лавке старьевщика. Тогда Гоша еще был сравнительно богат и мог позволить себе пошиковать, прикупив у старика-гнома обновку. Вот только предыдущий их владелец тоже оказался коротышкой, а потому брючки смотрелись бы на Каджи бесподобно, будь он раза в три толще и сантиметров на двадцать короче. О наличии неприподъемных с виду ботинок, похожих в своей нечищеной тупорылости на заросшие кораллами затонувшие баржи, не стоило бы и упоминать, если бы не отсутствие шнурков. Просто хочется сделать приятное, отметив Гошину сообразительность: он смог догадаться, что часто рвущиеся тесемки куда выгоднее заменить алюминиевой проволокой, провздетой через отверстия и закрученной намертво. А чего? Разуваться в ближайшие полгода все равно нет веских причин.

— Это — Я? — с тихим ужасом в голосе прошамкал субъект, и возможно, что Каджи попытался бы отшатнуться, да его ноги нагло саботировали приказы, погрязнув в противоправном мятеже.

— А то кто же! Конечно, ты. Красавчик, не правда ли? Симпатяга, — Вомшулд медленно соткался прямо из воздуха, запахнулся неизменной невзрачного вида мантией и вольготно развалился на скамейке напротив Гоши, раскинув руки в разные стороны по спинке и забросив одну ногу на другую. Весь его вид выражал полнейшее довольство существованием, потому что вряд ли кто осмелится назвать подобное жизнью. А в глазах Нотби читалось неподдельное сочувствие. — За меня не переживай, кроме тебя никто мою скромную персону не видит…