Третий Лад - Родион Создателев
— Изменился же ты. Чисто кудесник стал.
— И ты изменился, Яков Данилович. Орёл истинный.
— А может быть и не изменился ты, Михаил Борисович. А я тебя знал плохо до сего мгновения. Вот чего.
— И знал меня плохо и изменился я. Но ты — сильнее обернулся.
— Не-ет! Ты сильнее сменился, Сидякин. Всё же так.
— Ты сильнее поменялся, зять драгоценный. Я в тебе не ошибся.
— Ты... будто золой белой измазался. Лекарственник…
— Оперился... птенец Яшенька. Нутром — всё же ты сильнее моего изменился, Яков Данилович. Был карась — да стал щука.
— Ты сильнее сменился, Сидякин!
— Нет же, вовсе не так. Ты сильнее сменился, боярин Лихой.
— Надоел ты мне, призрак белесый. Не перечь мне, слышишь!
Месяц его не видел, а уже почти ненавидел. Заговорщик, сам себя заговоривший. Плут старый. Порода литвинская, гадкая. От ума одно горе с ним. Лукавый сродственничек, разом сравнявшийся гонорами. Белесая шельма. Неужели он закрутил всё веретено сговоров, берендей хитрый. Ох и сука подлая ты, Сидякин. Поиграться мной вздумал, поигрун, паучок белесый, чародей брыдливый. Ведьмаку — пожар спасительный! Было уж так и будет ещё! Слово кесаря!
Подьячий и стрелец с факелами в руках с любопытством слушали сердечную встречу сродственников. Настолько близки они оказались, что заместо тёплых объятий и поцелуев, сразу собачиться принялись. Гойда! В проём двери постоянно совал голову сотник Тимофей Жохов, стремясь угадать заранее волю Государя, прислушиваясь к беседе. Точить топор по этому сидельцу или сопровождать с великим почётом до воли. По такому разговору пока выходило первое. Хотя… быть может дурачатся эти бояре шибко грамотные. Мы, народ служилый, простой. Рубить голову — так уж рубить! Защищать — так защищать! Смолкли чего-то сродственнички...
Арестант нарушил молчание:
— Калгановы... всё?
— Конец.
— Милосельские?
— Карачун пришёл княжикам, проклятым цареубийцам, — глумился Яков Данилович.
— Митрополит как?
— Святейший нас с тобой ещё переживёт, Михайла Борисович.
— Благословил тебя?
— Странный ты какой-то, тесть любезный. Сидел в темнице все дни, а не слепец вовсе. Самый зрячий из всех живых.
— Вези меня в родные пенаты, зять. Там и поговорим.
Свежий воздух покромсал голову после месячного затворничества в опричном остроге. Жёлтое солнце, блинок свежеиспечённый, ласковое светило. Купа-аюсь в тебе, барахтаюсь! Свет земной, наслаждение! Запах цветущих лип, ароматы, ароматы! Aroma, aromatherapy!
Очутившись в родных владениях, исхудавший и побелевший, как метель-дерунья, Михаил Сидякин только воды напился. Есть нельзя. Тесть и зять уселись беседовать один на один в горнице. Царь сидел на резном стуле, разглядывал привидение, которое держало в ладонях золочёный кубок, наполненный тёплой водой. Сидякин маленькими глотками хлебал вкусную ключевую влагу, нагретую в сенцах жаркими днями, стрелял по тестю спокойными и умными глазами, что-то высчитывал про себя.
— От пуза уже напился, рассказывай, не томи.
Idea вдарила в голову Сидякину, как только бывший Царь захворал. Вклинить между Калгановыми и Милосельскими зятя Якова. Дочь Марфа подсобила проникнуть через колдовство в нужные головы, наведьмачила требуемых событий.
— Значит: наши заресты — твоих рук дело, Михайла Борисович? Сам то... не забоялся в лапы кромешников угодить, ась?
— Я им был нужен живой и здоровый. Как дело к концу пошло — тут следовало обьегорить опричников. Никита горячий был нравом боярчик. Мог с плеча рубануть и прижучить. Я сделал таковское: с собой ремедиум имелся, вкусил его, порошка кисло-пряного, похолодел телом; навроде, как в сон погружаешься.
— И не сыскали порошок?
— У меня не сыщут.
— Где припрятал?
— Где полагается.
— Как час угадал нужный, когда порошок глотать следовало?
— Угадаешь. Все кромешники, как полоумные стали носиться. Понял тогда: пришло время.
— Да ты же взаперти сидел. Как увидел, что они носиться стали?
— Если не унывать, а с толком сидеть в темнице — единым разумом с пространством сливаешься. Понял меня? Не смотреть, но зреть!
— Зачем это всё... закрутил?
— А ты разве не догадываешься?
— Отвечай Государю.
— Надоело аптекарскими заботами управлять. А тут... такой случай: хворый Царь, не имеющий наследника; честолюбец-зять, полный самых смелых анбиций; дочь-ворожея. Ergo — пришла пора действовать.
— Хитрец ты, Михайла Борисович. Если бы я проиграл — мне край, а ты — сухой из воды вылазишь.
— Зато какова цена твоей победы, Яков Данилович!
— И чего ты теперь желаешь? Трон пополам разделить?
— Сиди себе, ради Бога. Я — за Троном серой тенью встану. Дел у нас — великое множество, Яков Данилович. Потащим Русь из тьмы веков.
— Ох и ехидна ты, тестюшка дорогой. Все шишки в меня полетят, как на посягнувшего до старины. А ты навроде — опять не при делах.
— Тернистым будет наш путь, Яков Данилович.
— Ступай-ка ты... к ебенячей бабушке, Михаил Борисович. Я ни с кем не стану власть делить. Понял меня? Не для того я на Калинов мост ходил! Голову зверю рубил! Жену в священном огне спалил! Скала я ноне! Утёс каменный, глыба. Давай, спробуй сдвинуть меня.
— Что ты сказал? Кого спалил? — опешил седовласый тесть.
— Дочь твою — ведьму. Сама меня попросила. Заведьмачилась она в край, шибко душой и телом страдала. Погубил ты её, Михайла.
— Подлец, выползень воложанский... Как ты посмел... матерь детей своих.
— Страдала. Изнывала телесами. Пришлось её душу святым костром лечить. Вылечил, не сомневайся.
— Сволочь…
— Рот прикрой. С Государем говоришь.
— Вскормил змея...
— Крест поцелуешь — оставлю живым тогда. В монастыре свои дни кончишь, злыдень. Не присягнёшь мне — шею срублю.
— Окстись, Яков Данилович! Ты не справишься без меня.
— На кой хрен ты мне сдался, боярин Сидякин. Горе-заговорщик ты. Сплёл паутину, в тёмном углу схоронился, выполз на свет... да тут же сам в свои нити и угодил.
— Яков, послушай меня…
— Не виляй, пёс. Тяни крест из-под рубахи, целуй, присягай!
Исхудал и ослаб в темнице. За дверями — толпа стрельцов. Холопы не выручат, забоятся кусаться со служилыми. Хана тебе, Сидякин. Не жить тебе, старец. Осталось твою волю сломить, черть верёвошный. Уже вижу твои мощи под деревом. Вижу, как душа твоя в геене огненной корчится. Литвин сучий. Я же заставлю тебя
