Грегори Арчер - Конан и пророк Тьмы

Мир взорвался и разлетелся на куски, когда, подобно лаве из ожившего вулкана, брызнуло его семя. И с последней каплей отторгнутого семени пришли темнота и бесчувственность.

Джумаль открыл глаза. Сил хватило только на то, чтобы немного повернуть голову. Раскинувшись, он лежал на скомканных простынях рядом с наложницей, которой овладел и имени которой не знал. Женщина негромко постанывала, но еще не пришла в себя, не очнулась. На ее лице, шее, обнаженной груди вспухало множество огромных, устрашающих кровоподтеков — следы нечеловеческой страсти владыки.

Морщинистое седобородое лицо склонилось над Джумалем.

— Мой повелитель,— тихо проговорил Йорхи,— запомни что я скажу, ибо уши твои, достойные лишь изысканнейшего славословия, моих речей более не услышат. Сейчас ты удалишься из этих покоев, запрешь их. Вернешься сюда через шесть месяцев и шесть дней. В полночь. Возьмешь сына. Выйдешь к северным воротам. Стража будет спать. Положишь ребенка с наружной стороны ворот и уйдешь. Через час пойдешь с проверкой караулов, обнаружишь будто бы подкидыша. Велишь взять его во дворец на воспитание, отдать кормилицам. А потом распорядишься навсегда замуровать вход в эти покои… Чтобы не вызвать подозрений у дворцовых интриганов, — почему это великий шах самолично обходит стражу,— с завтрашнего дня будешь совершать еженощный обход дворцовых постов вместе с начальником охраны. Сына назови Амином. И запомни: никогда он не должен услышать от тебя слово «сын»; никому и никогда ты не должен рассказывать о том, кто есть Амин… Прощай же, мой повелитель. Моя служба тебе заканчивается. Обопрись на меня.

Йорхи помог шаху подняться с ложа, накинул ему на плечи халат, довел еле переставляющего ноги, бессильного что-либо произнести и о чем-то спросить Джумаля до дверей. Как только шах переступил порог, старец вложил ему в руку ключи и захлопнул дверь.

Джумаль выполнил в точности все, как велел старый Йорхи. Через шесть месяцев и шесть дней, в полночь он приблизился, стараясь унять страх, к облепленной паутиной двери. Открыл. Вошел. В скупом свете тлеющего где-то наверху светильника он разглядел в трех шагах от порога корзинку — в ней что-то шевелилось.

Шах ухватился на плетеную ручку и вынес корзину в коридор, поставил под укрепленный на стене факел. Наклонился. «Вот мой сын…— Шах глядел на обыкновенного, только очень уж крупного младенца мужского пола, молча и угрюмо ерзающего среди пеленок.— Ребенок, рожденный женщиной от меня. Плоть от плоти, кровь от крови».

Он смотрел на новорожденного безразлично, не испытывая никаких отцовских чувств. Может, виной тому участие в зачатии и рождении темных колдовских сил? И не зря ли он пошел на это? Впрочем, теперь отступать поздно.

Еще раз заходить в покои старца не было никакой нужды, но Джумалем овладело любопытство. Вытащив из гнезда факел, новоявленный отец второй раз подряд переступил этот порог. Факельное пламя осветило небольшую прихожую, откуда одна дверь вела в лабораторию Йорхи, другая — в комнату, где он овладел женщиной, подарившей ему сына. Шах толкнул дверь этой комнаты и вошел, разгоняя факелом темноту. Нога в сафьяновой туфле ступила во что-то липкое, мокрое. Он наклонился и тут же отпрянул. Кровь! Рука подняла факел высоко над головой.

Все здесь тонуло в крови — стены, пол, потолок были забрызганы свежей, за долгое время отчего-то не свернувшейся кровью. Повсюду валялись человеческие останки, ни одну часть тела невозможно было узнать: безудержная сила не только изорвала, разодрала людей на мелкие кусочки, словно веселя себя этим, но и изжевала, изгрызла их…

Джумалю повезло, что он не отличался особой впечатлительностью. На его месте любой другой пришел бы в ужас, упал бы в обморок, не сдержал бы рвоту, наконец. Шах же, оставшись невозмутимым, покинул сцену кровавого пиршества. И, выйдя в коридор, навсегда захлопнул дверь в покои Йорхи.

«Ох уж мне эти Дети Ночи,— подумалось ему.— Зря я с ними связался».

Это был первый и последний раз, когда он пожалел, что вступил в сговор и даже в родство с силами Мрака.

В корзине запищал ребенок — запачкавший пеленки, как поступают все младенцы на свете.

…Амин рос в многодетной семье первого придворного советника по торговле, жившего со всеми домашними во дворце; ничем он не выделялся среди своих сверстников, разве что высоким не по годам ростом и недетской мускулатурой. Однажды, играя с одним из сыновей придворного — сражаясь с ним на деревянных мечах,— он нанес удар этой, казалось бы, безобидной тупой деревяшкой в живот мальчика с такой силой, что вогнал ее в тело по самую рукоять, и окровавленное «лезвие» вышло из спины несчастного ребенка. Бедняжка умер, но виновника его смерти эта трагедия нисколько не огорчила, не потрясла. Шах лично разобрался в случившемся и убедил советника, что приемыш невиновен, ибо пока не может рассчитать свою силу и не понимает, насколько он уже силен. Советник получил от Джумаля щедрое золотое возмещение потери, а Амина поселили в отдельной комнате рядом с казармой дворцовой охраны и поручили надзирать за ним капитану Ратарху — начальнику стражи. Теперь все дни напролет мальчик проводил на специальном дворе, где стражники совершенствовались во владении различными видами оружия, в ведении рукопашной схватки или же просто накачивали мускулы. Двенадцатилетний Амин упражнялся рьяно, неистово, ничем другим не интересуясь — кроме оружия и собственной телесной мощи.

Спустя полгода седой капитан Ратарх явился к шаху и, не тая удивления, поведал, что воспитанник, которому едва исполнилось тринадцать, побеждает в учебных боях любого из его солдат, на чем бы они ни бились, и любого из них укладывает на лопатки в состязаниях по борьбе. «Даже меня»,—добавил Ратарх, и заметно было, что это признание далось ему с трудом.

Шах отправился посмотреть на удивительного ребенка и не узнал того, кто приходился ему сыном и кого он не видел уже полгода. С тех пор Амин вырос еще на голову, раздался вширь, заматерел. На вид парню можно было дать никак не меньше восемнадцати, а то и всех двадцати.

— Это дитя спокойно можно зачислять в стражу,— обронил капитан, а Джумаль, подумав: «Почему бы и нет?», поставил Амина одним из своих телохранителей.

Прошло еще два месяца, и на шаха было совершено покушение.

Во время одного из приемов во дворце убийца, проникший в чертог под видом иноземного купца, метнул в Джумаля с расстояния пяти шагов отравленный кинжал. Никто из шахских телохранителей не успел даже вздрогнуть. Никто — кроме Амина, который неизвестно как сумел в прыжке подставить свою грудь, под летящий клинок. И не только подставить: с кинжалом, точащим из тела в двух пальцах от сердца, он ринулся к убийце. Тот попытался покончить с собой извлеченным из другого широкого рукава купеческой одежды вторым таким же оружием, однако это ему не удалось. Амин перехватил руку фанатика. Со звоном упала на мозаичный пол отравленная сталь и… И мальчик, выглядящий как мужчина, сам убил покушавшегося — могучими ручищами, играючи, свернул ему шею, озвучив наступившую тишину хрустом ломающихся позвонков. Только после этого отважный телохранитель рухнул, покрыв собой труп врага.