Анджей Сапковский - Божьи воины

У Горна и Рейневана не было постоянной базы, все время перемещаясь, они действовали между Ключборком, Ополем, Стжельцами и Гливицами, контактируя с людьми, прибывающими из Польши — из Олькуша, из Хенчин, из Тжебини, из Велуня, из Пабаниц и даже из Кракова. Дел, требующих выполнения, и действий, нуждающихся в обсуждений, было много. Рейневана, который в основном молча присутствовал на переговорах, поражали торговые таланты Урбана Горна. Не меньше поражала степень сложности вопросов, которые он раньше считал банально простыми.

Оказывается, пуля пуле рознь. Используемые гуситами пищали в основном стреляли шариками калибра один палец. Палец и одно зерно ячменя были типичным калибром стволов ручниц и легких гаковниц, стволы более тяжелых гаковниц и хандканон имели калибр, равный двум пальцам, стволы тарасниц были унифицированы под пули калибра двух пальцев и одного зерна. Урбану Горну надо было договориться с представителями польских кузниц о доставке всех этих видов пуль в соответствующих количествах.

Как выяснилось, ружейный порох тоже не был просто порохом, он уже давно перестал быть тем, чем был во времена Бертольда Шварца. Пропорции селитры, серы и древесного угля должны были строго соответствовать оружию, для которого порох предназначался: ручное оружие требовало больше пороха с большим содержанием селитры, для хуфниц, тарасниц и бомбард требовался порох, содержащий больше серы. Если смесь была не та, порох годился исключительно для фейерверков, да и то не очень. Порох также должен был быть соответствующим образом гранулирован, если не был — разлагался при транспортировке: более тяжелая селитра «опускалась» вниз, к дну емкости, более легкий уголь оставался наверху. Стабильный и легко воспламеняющийся гранулят получали путем орошения размолотого пороха человеческой мочой, причем самый лучший эффект давала моча обильно и часто выпивающих людей. Поэтому неудивительно, что порох, производимый в Польше, пользовался на рынке повышенным спросом, а польские пороховые мельницы — заслуженной славой.

— Чуть не забыл, — сказал Горн, когда они возвращались после заключения очередной сделки. — Шарлей велел пожелать тебе здоровья. Просил передать, что чувствует себя хорошо. Он все еще в Таборе, в полевых войсках. Гейтманом полевых войск сейчас назначен Якуб Кромешин из Бжезовиц, Ярослав из Буковины погиб в октябре во время осады Бехини. Шарлей там тоже был, участвовал также в рейдах на Ракусы и в атаке на Верхний Палатинат. Чувствует он себя, кажется, я уже сказал, хорошо. Здоров и весел. Порой излишне.

— А Самсон Медок?

— Самсон в Чехии? Не знал.

Назавтра поехали в Тошек, поговорить с поляками о пулях, калибрах, сере и селитре. Рейневану все это начало слегка надоедать. Он мечтал о возвращении в монастырь, к Ютте. Мечтал, чтобы случилось что-нибудь такое, что позволило бы ему вернуться.

И домечтался.

— Будем возвращаться, — заявил насупившийся Горн, вернувшись из опольской коллегиатской школы, куда ходил часто, но всегда один. Без Рейневана. — Я должен выехать. Не ожидал… Признаюсь, не ожидал, что это случится так быстро. У нас, Рейнмар, снова война. Сироты Краловца перешли силезскую границу. По Левинскому перевалу. Идут словно буря прямо на Клодзк. Может оказаться, что ты не успеешь добраться до города прежде, чем Краловец начнет осаду. Но ты должен туда ехать. Сейчас же. На коня, друг.

— Прощай, Горн.

Было пятое декабря 1428 года. Второе воскресенье адвента.

Он поехал на Бжег, по Краковскому тракту, а по дороге его догоняли вести. Сироты Краловца огнем и мечом опустошили Клодзкскую котловину. Сожгли Быстрицу, в городе учинили бойню. На сам Клодзк, как следовало из сообщений, Краловец еще не ударил, даже не подошел близко. Но Силезию, как и в марте, начала охватывать паника. На дорогах было тесно от беженцев.

Рейневан спешил. Но не в Клодзк. Он ехал в Белую Церковь к Ютте.

Он был уже недалеко. Проехал Пшеворно, уже видел Руммелсберг. И тут на лесной дороге почувствовал магию.

У дороги лежал конский скелет, уже сильно проросший травой, однозначная памятка о весеннем рейде. Конь Рейневана пугался и капризничал, фыркал, топал ногами на месте. Однако пугал коня не скелет, не был это волк или какой-то другой зверь. Рейневан чувствовал магию. Он умел ее воспринимать. Сейчас он чувствовал ее, обонял, слышал и видел в крепком аромате влаги и плесени, в карканье ворон, в покоричневевших и застывших в холоде стеблях дягиля. Он чувствовал магию. А когда осмотрелся, увидел ее источник.

Гуща голых деревьев прикрывала деревянный домик. Церквушку. Пожалуй, лиственничную. Со стройной иглообразной звонничкой. Он слез с коня.

Церквушку, лежащую точно на трассе движения Божьих воинов, пробовали сжечь, об этом свидетельствовал полностью почерневший фасад и сильно обуглившиеся столбы у входа. Однако огонь не уничтожил строение, погашенный скорее всего дождем. Либо чем-то другим.

Внутри было совершенно пусто, церквушку очистили от всего, что в ней было, а было, пожалуй, немного. Все остальное уничтожили. Закрывающая неф треугольная пресвитерня была забита досками и тряпьем, вероятно, остатками алтаря. Здесь тоже были видны следы огня, черные пятна гари.

Был ли это огонь зла, огонь уничтожения и ненависти, огонь слепого возмездия за костер в Констанции? Или же обычный бивуачный костер, разожженный, чтобы хоть немного разогреть котелок со слипшейся вчерашней кашей там, где можно укрыться от дождя и холода? Уверенности не было. Рейневан встречал в захваченных церквях оба рода огня.

Магия, которую он чувствовал, эманировала именно отсюда. Потому что именно здесь, на том месте, где когда-то был алтарь, лежал gex. Шестиугольник, сплетенный из прутьев, лыка, полосок березовой коры, цветной шерсти и нитей с добавкой пожелтевших папоротников, ясменника, листьев дуба и травы, называемой erysimon, значительно увеличивающей Dwimmerkraft, то есть магическую силу. Исполнение гекса было типичным для деревенской колдуньи или кого-нибудь из Старшей Расы. Кто-то — колдунья или Старший — принес его и положил. Чтобы воздать почести. Проявить уважение. И сочувствие.

На грубоструганых досках, покрывающих стены пресвитерии, было что-то нарисовано. На рисунках не были видны следы обработки топором, они не были испачканы копотью и экскрементами, видимо, у остановившихся здесь Божьих воинов не было времени. Или настроения.

Рейневан приблизился.

Картина окружала всю пресвитерию. Потому что это был цикл картин, ряд идущих одна за другой сцен.