Анджей Сапковский - Божьи воины

Рейневан не отвечал.

В ночь с седьмого на восьмое ноября на условленное место у покаянного креста на краю дубравы у перевала Томпадла, разделяющего массивы Слёнзы и Радуни, прибыли на встречу те, кому следовало. Те «разбуженные» агенты, которых Фогельзанг счел самыми верными и нужными для выполнения специального задания. Конечно, были соблюдены необходимые предосторожности — присутствия шпиона среди конспираторов все еще нельзя было исключить. На перевале Томпадла прибывающих ждал только один представитель Фогельзанга — выбор пал на Жехорса. Если бы все прошло без неожиданностей, Жехорс должен был провести собранную группу на восток, к пастушеским шалашам, где их ожидал Рейневан. Если и здесь не было засады, то группа двигалась на восток до гряды Бенковицы, где ожидал Бисклаврет. Который вытянул самую короткую соломинку.

Но все прошло гладко, и всего за одну ночь количественный состав Фогельзанга вырос до девяти человек. Очень разных — счетовода из Вроцлава, лавочника из Проховиц, столяра из Тшебницы, подмастерья каменотеса из Среды, учителя из Контов, управляющего грангией монастыря в Любенже, оруженосца, некогда служившего Бользам из Зайскенберга, бывшего монаха из Емельницы, в данный момент продающего индульгенции, а до того — как-никак повышение — приходского в Сердце Иерусалимском из Погожели.

Передвигаясь ночами — группа была уже достаточно многочисленной, чтобы, не вызывая подозрений, ездить днем, — добрались до Рыхбаха, оттуда до Ламперсдорфа и Совиных Гор, на Юговский перевал. Здесь, на поляне в лесах под селом Югов, от которого получил название перевал, они встретились с группой, прибывшей из Чехии. Группа состояла из четырнадцати специалистов. Нетрудно было угадать, специалистов какого дела. Впрочем, Рейневану не нужно было угадывать. Двоих он знал, видывал под Белой Горой. Они обучались в отделе убийств.

Привел группу знакомый.

— Урбан Горн, — сказал Лукаш Божичко. — Группу из Чехии привел Урбан Горн. Собственной персоной.

Гжегош Гейнче, inquisitor а Sede Apostolica specialiter deputatus во вроцлавской диоцезии, кивнул головой в знак того, что догадывался. И отнюдь не удивлен. Лукаш Божичко откашлялся, решив, что можно продолжать доклад.

— Речь, естественно, шла о Клодзке. Наш человек был свидетелем разговора Горна с Рейнмаром из Белявы и теми двумя из Фогельзанга, Жехорсом и Бисклавретом. Клодзк, сказал им Горн, это ворота и ключ к Силезии. И добавил, что господин Пута из Частоловиц начинает становиться неудобным символом, опасным для нас… То есть для них… Для гуситов, значит… И что на этот раз Клодзк должен пасть.

— Это, — поднял голову инквизитор, — точные слова нашего человека?

— Один к одному, — сказал дьякон. — Эти слова передал наш человек нашему агенту в Клодзке. А тот — мне.

— Продолжай.

— Тот, из Фогельзанга, Бисклаврет, сказал, что их знакомый Трутвайн выжил и действует снова. Что накапливает масло, смолу и другие ингредиенции. Что на этот раз ни в чем не будет недостатка, и они разожгут в Клодзке такой костер, что… это его собственные слова… у господина Путы в замке усы сгорят. И что на этот раз не они, а господин Пута будет сбегать через дыру в сральне. Так он сказал, этими самыми словами: через дыру в сральне.

— Значит, — догадался Гейнче, — группу перебросили в Клодзк. Когда начали переброску?

— В пятницу после святого Мартина. Перебросили не всех сразу, а постепенно, по двое-трое, чтобы не вызывать подозрении. Наш человек, к счастью, был в одной из первых переброшенных группок. Поэтому мы и знаем, что сказанное относительно Трутвайна — правда. Этот Трутвайн, Йоханн Трутвайн, альтарист из церкви Пресветлой Девы Марии, давний гуситский шпион. Именно вокруг него, оказывается, уже несколько лет сколачивается в Клодзке зародыш шпионско-диверсионной ячейки.

— В данный момент, — инквизитор оттолкнул печать, которой играл. — В данный момент вся группа уже в Клодзке, насколько я понимаю? Все?

— Все. Кроме Горна, Белявы, Бисклаврета и еще троих. Те на святого Мартина уехали из-под Югова. Наш человек не знает куда. Какие будут распоряжения, ваше преподобие? Что предпримем?

Из-за окна доходил шум города, на Курином рынке переругивались перекупщицы. Папский инквизитор молчал, потирая нос.

— Этот наш человек, — спросил наконец. — Он кто?

— Каспер Домпинг, счетовод. Отсюда, из Вроцлава.

— Домпинг… Его не шантажировали. Я помнил бы, если б было так, я б помнил, я не забываю шантажей… Но платить, сдается мне, мы ему тоже не платили. Неужто идеалист?

— Идеалист.

— Значит, посматривай за ним, Лукаш.

— Ясно, ваше преподобие.

— Ты спрашивал, — потянулся Гжегож Гейнче, — что нам делать. Сейчас — ничего. Но если начнется нападение, если гуситы подойдут под Клодзк, если город окажется под угрозой, тогда наш человек должен будет провалить всю группу. Должен будет немедленно выдать всех контрразведке господина Путы.

— А не лучше ли, — усмехнулся Лукаш Божичко, — если это будет наша заслуга? Епископ Конрад…

— Меня не интересует епископ Конрад. А Святая Инквизиция существует не для того, чтобы коллекционировать заслуги. Повторяю: наш человек должен будет выдать группу контрразведке Клодзка. Именно господин Пута из Частоловиц должен ликвидировать диверсантов. И еще больше возвыситься как символ, вызывающий ужас у гуситов. Ясно?

— Ясно, ваше преподобие.

— Рейневана… Рейнмара из Белявы, говоришь, нет в клодзкской группе? Говоришь, уехал. С Горном. Может, в тот монастырь, что в Белой Церкви? Потому что, насколько я понимаю, с этим монастырем все ясно?

— Ясно, ваше преподобие, утверждаю. Предпримем там… действия?

— Пока что нет. Послушай, Лукаш. Если все же Рейневан вернется в Клодзк… Если присоединится к диверсантам… Короче: если он попадет в лапы господина Путы, вы должны будете его оттуда вытянуть. Живым и невредимым. Понял?

— Так точно, ваше преподобие.

— А теперь оставь меня. Я хочу помолиться.

В Свидницу они отправились на шести конях — Горн, Рейневан, Бисклаврет и трое прибывших с Горном убийц. Однако убийцы сопровождали их только до Франкенштайна, не въезжая в город, отделились и умчались в синюю даль. Не тратя слов на прощание. У них, несомненно, были в Силезии какие-то собственные задачи и цели. Горн мог эти цели знать, мог знать, кого они намерены убить. Но мог и не знать. Рейневан ни о чем не спрашивал. Однако он не был бы собой, если б не произнес речи об этике и морали.

Горн терпеливо слушал. Он снова был прежним Горном, таким, которого Рейневан узнал, знал и помнил. Горном в элегантном, коротком сером плаще, скрепленном серебряной пряжкой, в обшитом серебряным галуном вамсе, Горном, носящим на поясе стилет с рубином в рукояти, в украшенных латунью шпорах на тисненых козловой кожи ботинках. С головой, украшенной атласным шапероном с длинной и фантазийно охватывающей шею лирипипой. Горном с проницательными глазами и губами, кривящимися слегка нагловатой улыбкой. Улыбка была тем выразительнее, чем больше Рейневан погружался в проблемы моральности, этических норм, правил и военных законов, в том числе в особенности использования террора как инструмента войны.