К. Медведевич - Ястреб халифа

«…нерегилю будет легче, если его будут окружать привычные лица. Домашние и добрые. Пусть и Гассан поедет с вами — ему еще вон сколько ждать до начала занятий. Юноша должен быть при деле — иначе он начинает озорничать, а это еще хуже, чем бездельничать. В окружении одних джунгар Тарег, я боюсь, примет окончательный облик… экхм… могущественного духа» — «То есть вконец одичает?», мрачно поддела астронома великая госпожа. А Яхья…

И тут Саид понял — опять. Опять он не закрылся и думал вслух. И вспомнившаяся предотъездная беседа читается в его разуме как в открытой книге. Взглянув в лицо сейиду — а Тарик стоял, зло раздувая нос, — аль-Амин понял, что не ошибся.

— Тьфу на вас на всех, — гордо тряхнув головой, нерегиль развернулся и пошел прочь, помахивая полотенцем.

А Махтуба, склонив голову подобно носорогу, твердо пошла за ним. А уж за Махтубой последовали все остальные.

Кроме Гассана, который, как уже было сказано, второй день прятался в арчовнике в окрестностях лагеря ятрибского ополчения, пришедшего с аль-Амином.

…В можжевеловых зарослях стоял приятный смоляной дух. Завалившись на спину в заросшей пыреем и мятликом ложбинке, юноша покусывал сорванный колосок еще зеленой — несмотря на страшную жару — травы. Над ним качались коричневые зонтики отцветшего югана, кузнечики свиристели в зарослях смородины.

— Кии-киии… киии-иии, — закричал в небе знакомый голос.

Гассан быстро приподнялся на одном локте, пытаясь разглядеть темную пикирующую точку.

— Киии-иии…

Мягкий перестук копыт послышался вдруг совсем близко — кто-то неспешно продвигался через невысокие, заросшие барбарисовыми кустами и купами можжевельника холмы со стороны поймы Кштута. Осторожно приподняв голову над колышущимися под ветром метелками мятлика, Гассан присмотрелся — так и есть. Перекинув одну ногу через луку, сейид покачивался в высоком седле идущего шагом Гюлькара. Поскольку на господине был охотничий кожаный кафтан, Гассан сначала решил, что Тарик просто выехал на охоту с ястребом. А потом юноша услышал голос сейида:

— Ну-ка вылезай, о сын греха! Я знаю, что ты здесь и все равно тебя найду! Вылезай, кому говорят!

Ястреб предательски заорал с высоты. Еще в темя, неровен час, клюнет, подумал Гассан. И проорал в ответ:

— А вот и не вылезу, сейид! И не просите!

— Вылезай!

Всадник уселся в седле как следует — и приподнялся в стременах, высматривая Гассанов серый халат среди травы. На запястье поднятой ко лбу руки в ременной петле болталась тонкая ашшаритская плеть. Чуть высовывая, на манер ящерицы, голову поверх высоченных колосков и стеблей пырея, Гассан отважно отозвался:

— А у меня теперь вольная, я сам себе хозяин! Сказал — не вылезу, значит не вылезу!

— Тьфу на тебя, о ущербный разумом! Тебя же за фарсах видно, от кого ты прячешься!

И впрямь, от кого я прячусь, — со вздохом решил юноша и поднялся на ноги. Сейид торжествующе заорал:

— Так вот ты где!!

И мгновенно поднял коня в галоп.

— Это нечестно!

С жалобным воплем Гассан припустил было прочь — но куда там ему было гоняться по степи с налетавшим, как ветер, сиглави. По широкой дуге сейид обогнал его и резко осадил грызущего мундштук Гюлькара, оттягивая поводья и не давая вскидывающему колени коню встать на дыбы. Пятясь от мотающей головой лошади, Гассан чуть не запнулся о мягкий стланик и, горестно вскрикнув, поднял к лицу ладони:

— Не поеду я без вас в столицу, о сейид! И не просите!

— А что случилось? — справившись, наконец, с разгоряченным сиглави, поинтересовался Тарик.

— Да замучили они меня приглашениями, — опуская голову и мучительно краснея, признался Гассан.

— Куда? — вскинул брови сейид.

Он и впрямь не понимал, куда и зачем. Впрочем, точно также ашшариты не понимали, почему самийа так ни разу и не сорвал цветка красоты юного гуляма. О красоте отрока по столице ходили восторженные рассказы и слагались стихи:

На щеках его розы и анемоны, яблоки и гранатыОбразуют вечноцветующие сады, исполненные красоты, где дрожит водаочарования.

Немало вздохов вызывала и известная история любви Хасана ибн Ахмада. Славный военачальник, рассказывали, не раз предлагал Тарику немыслимые суммы за пленившего его сердце юношу, но самийа каждый раз хладнокровно отказывал своему другу и побратиму. Говорили, что ибн Ахмад в своей страсти дошел до трех тысяч динаров — немыслимой цены за пусть и белокожего, но всего лишь тюрка.

Впрочем, среди поэтов и знатоков красоты мнения разнились. Кто-то воспевал прелесть и гибкость стана смуглых и стройных ханаттани — их горячий нрав и податливость вошли в поговорку. А кто-то превозносил миндалевидные глаза тюркских мальчиков, «слишком узкие для гримировального карандаша», как писал в восторженной касыде знаменитый аль-Халиди.

Прослышав о том, что безумный самийа отпустил свое сокровище на свободу, знать и богатые купцы столицы и вовсе перестали давать Гассану прохода. На рынках и в банях к нему подходили и клали ладони на бедро — читая стихи и делая недвусмысленные намеки. А в домашних покоях в Нахийя Шафи юношу завалили надушенными посланиями с приглашениями на ужины и речные праздники на островах Тиджра.

Краснея до корней волос под куфией, Гассан пояснил:

— Да на свидания…

— Ну и что? — искренне удивился сейид. — Тебе семнадцать лет, когда еще человеку ходить на свидания, как не в твоем возрасте?

— Не с девушками свидания, — конфузясь, выдавил из себя Гассан и закрылся рукавом.

— Тьфу ты пропасть, — в сердцах плюнул Тарик, сообразив, наконец, что к чему.

И, вздохнув, сказал:

— Ладно, садись мне за спину… «прекрасный драгоценный камень, лучи которого искрятся»… — и тут же расхохотался.

Гассан, облегченно вздохнув, тоже рассмеялся цитате из аль-Халиди и полез на Гюлькара.

-7-

Царский город

усадьба в окрестностях Нишапура,

три недели спустя

Угу-гу, угу-гу. Горлица сидела, видимо, в ветвях огромного кипариса, затенявшего — вместе с высокими абрикосовыми деревьями — этот угол сада. Далеко за стеной усадьбы раздавались гортанные возгласы — перекликались воины несущей стражу джунгарской сотни.

Тарик, несмотря на просьбы аль-Амина, приказал охранять свою особу не верующим, а дикарям-степнякам. Те стали лагерем на пологом зеленом берегу Сагнаверчая — впрочем, уважительно держась подальше от ворот огромного поместья.

По-видимому, оно ранее принадлежало прежнему наместнику Хорасана, а после перешло к Мубараку аль-Валиду. Во всяком случае, так сказали дрожащие слуги. Часть невольников успела разбежаться, часть переловили арканами и пригнали обратно джунгары, а часть забилась в подземный этаж-сардаб. Видимо, слуги ожидали, что налетчики разграбят господский дом, да и вернутся восвояси. Что ж, Махтуба, вступившая в усадьбу сразу после того, как из нее выскочили последние джунгарские конники, их разочаровала.