К. Медведевич - Ястреб халифа

— Хм, — в который раз отозвался нерегиль.

И снова отвернулся к парапету.

Рукн ад-Дин долго смотрел ему в спину. Тарик молчал — старик тоже ничего не говорил.

Наконец, нерегиль покосился на него через плечо:

— А почему ты сказал — череда ошибок?

— Мне кажется, ты более желаешь знать, чья воля насильно удержала тебя в жизни и отдала ашшаритам, — мягко сказал Рукн ад-Дин.

Тарик мгновенно оказался рядом с ним — и уставился человеку в глаза в глаза, как давеча своему ястребу. Старик спокойно выдержал его взгляд.

— И чья же? — прищурившись, процедил нерегиль.

— Я думаю, тебе об этом известно лучше, чем мне, — серьезно ответил имам. — Разве не об этом ты кричишь раз в год по ночам?

— Откуда ты знаешь? — Тарик уперся обеими руками в стену за спиной Рукн ад-Дина и навис над ним, как коршун.

— Мне приходилось видеть много раскаивающихся в содеянном людей, — сухо ответил старый имам Пятничной масджид. — Они всегда пытались взять назад сказанные слова — или представить сделанное не сделанным. Но от судьбы не уйдешь, о Тарик. Можно лишь достойно встретить уготованное тебе Всевышним.

— Так все-таки Всевышним?.. — криво улыбнулся нерегиль.

— Я никто, чтобы говорить за Него, — покачал головой старик. — Может, ты мне скажешь, что ты сам по этому поводу думаешь, о Тарик?

Самийа медленно распрямился. И, мрачно глядя на сидящего у парапета Рукн ад-Дина, тихо переспросил:

— Что я думаю?..

Тут он надолго замолчал.

Потом тряхнул головой, вдохнул, как перед прыжком в воду — и сказал:

— Я думаю, что я проиграл и потерял все не в ночь поединка. И не за два дня до того — когда на поединок согласился. И не на том горном перевале, где Яхья выбросил мой камень, — тут ты прав, человек. Я потерял все гораздо, гораздо раньше… И попался я, надо сказать, глупее глупого.

Тут нерегиль грустно вздохнул и сел рядом со стариком бок о бок.

Они долго молчали, запрокинув головы и глядя в пустое небо — в лазури не видно было даже Митриона. Только пряди облаков медленно тянулись в обморочной высоте, там, куда не долетал даже горный ветер.

Наконец, Тарик сказал:

— Когда меня привезли в Каэр Морх и повели в застенок, я… понял, что они хотят со мной делать. И… — про себя! даже не вслух! — взмолился — «все что угодно, только не это!» Вот и домолился… — нерегиль скрипнул зубами. — Самое главное, они все равно сделали со мной все, что хотели, — Тарик закусил губу и поежился. — Это не сделали. Сделали другое… А потом в Каэр Морх приехал Яхья. И когда он начал мне петь про волю…, — тут нерегиль коротко кивнул вверх, — …и ангела, я понял, что для меня будет значить «все что угодно»… Ты сказал, «жестокая шутка», о Рукн ад-Дин? — самийа горько улыбнулся.

— Жестокая. И очень злая, — кивнул головой старый имам. — Над нами, кстати, твоя судьба подшутила тоже. Я не зря сказал про череду ошибок.

Нерегиль покосился на него и нахмурился:

— Ты хочешь сказать, что от меня вам один лишь вред? Можешь говорить правду — я именно так и думаю, чтоб ты знал.

— Нет, — покачал головой Рукн ад-Дин. — Ты — обычное дерево. Приносишь и худые плоды, и добрые. Но если бы мы так не ошиблись, всем было бы гораздо легче. Мне очень не понравился твой Договор. Я всегда считал и говорил, что тебя принудили к неоправданно жестокой клятве. Бессрочной, удушливой, как петля на шее. Если бы мы доверились тебе больше, и дали хотя бы надежду на освобождение… Но нет, они закляли тебя, как заклинают джинна, и даже хуже.

— Да уж, со службой престолу они хорошо придумали, — зло прищурился нерегиль. — Халиф не может меня освободить — потому что я служу не ему, а государству. А я не могу умереть — пока существует государство. А престол существует, пока я жив. Я все удивлялся: это что же должны о себе думать люди, чтобы призывать вечное Имя на череду своих преходящих жизней…

Старый имам лишь горько вздохнул:

— Люди часто не понимают, что избранничество — это не честь. Это неоплатный долг, который невозможно до конца исполнить.

Тарик серьезно посмотрел на него и снова спросил:

— Так все-таки, почему ты со мной едешь?

— Ты не должен отчаиваться, — строго и твердо сказал старик. — Всевышний — милостивый, прощающий. Раз Он дал совершиться тому, что совершилось, Он взыщет с виновных, — но и не оставит тебя — и нас — своей помощью. Ты оказался здесь, — что ж, значит, Всевышний хочет, чтобы ты помогал людям. Помогал, а не мстил за свое поражение. А я здесь, чтобы напоминать тебе об этом.

— Опять ты за свое? — подскочил Тарик, как ужаленный. — Милостивый, проща-ающий…

И нерегиль, зло кусая губы, забегал по каменной площадке взад-вперед.

— Да откуда ты знаешь, что этому вашему Всевышнему есть до вас хоть какое-то дело? Ну до вас еще ладно! Но до меня! Я-то ему на что сдался? — размахивая рукавами, сердито вопрошал он.

Старый имам снова вздохнул — и широко улыбнулся.

четыре дня спустя

Гассан уже второй день прятался в зарослях арчовника — завидев его, сейид взъярился не на шутку.

— Что ты здесь делаешь?! Ну что ты здесь делаешь, а? Это не прогулка! Это война! Война, идиот! Зачем я давал тебе вольную, зачем раздавал взятки, а? Чтоб ты приперся смотреть на отвратительный, грязный, жестокий военный поход? Ты мало видел войны в жизни, а, Гассан?! — орал господин — и гонялся за ним с полотенцем, лупя по чему попало.

Загнав Гассана аж к дальней башне длинного узкого замка, сейид побежал обратно — орать на Саида аль-Амина:

— Ну а ты?! Ты куда смотрел? Ты зачем сюда привез все это добро?!

И Тарик широким жестом обвел выстроившихся в длинном узком внутреннем дворе невольников. Махтуба стояла во главе своего мрачного и обиженного отряда, уперев руки в боки и грозно нахмурив брови.

Аль-Амин краснел и потел, подавляя желание по старой привычке бухнуться лицом в землю, — все-таки командующему Правой гвардией такое поведение не дозволялось приличиями. Ханетта лишь утирал роскошным белым рукавом мубаттаны лицо — и бормотал оправдания:

— Сейид… да я же… я же выполнял приказ…

— Чей? — неожиданно прекратил кричать Тарик.

— Великая госпожа…

— Врешь!! — нерегиль в ярости затопал ногами. — Врешь! Говори мне правду, о сын греха! Кто тебе приказал привезти сюда всех моих домашних?!

— Яхья ибн Саид, — сдался несчастный, алеющий щеками и покрытый испариной Аль-Амин.

— Тьфу на тебя, — выдохнул Тарик. — С чего это старый филин решил вдруг проявить обо мне такую заботу?

«…нерегилю будет легче, если его будут окружать привычные лица. Домашние и добрые. Пусть и Гассан поедет с вами — ему еще вон сколько ждать до начала занятий. Юноша должен быть при деле — иначе он начинает озорничать, а это еще хуже, чем бездельничать. В окружении одних джунгар Тарег, я боюсь, примет окончательный облик… экхм… могущественного духа» — «То есть вконец одичает?», мрачно поддела астронома великая госпожа. А Яхья…