Наталья Игнатова - Врагов выбирай сам

Не забыл и не забудет уже черный колдун о том, что он «лишь один из многих». Не простит. Как не простит и того, что лишь по милости старшего брата изо дня в день, из ночи в ночь подвергают его мучительным и изощренным пыткам. И самое приятное из воспоминаний о четырех минувших днях – это торопливый, отчаянный голос Миротворца:

– Не было сговора с колдунами, они не колдуны – маги. Я просто следил за ними, за жемчужиной, она светится.

– Ах ты... ну ты и гадина, – шепчет маленький колдун, – ты мне врал? Мне?!

Ему незачем болтать, его дело – кричать от боли. Чтобы Миротворец, признаваясь если не в своих грехах, так в чужих, вымаливал для брата короткие минуты передышки.

Сестренка отнюдь не глупа и, наверное, поняла, что сотня Недремлющих была предупреждением: прячься. Но она слишком доверчива. Что поделаешь? Двадцать лет живет, пусть и тайком, но под надежной защитой, вот и не научилась быть по-настоящему скрытной, по-настоящему недоверчивой и подозрительной. И храмовник платит сейчас еще и за нее, за Ирму-Софию, за ложь свою платит. И это тоже справедливо – ведь лгать грешно, тем более грешно лгать женщине, которая любит.

А этот шепот: «...гадина. Ты мне врал...» о, этот шепот навсегда останется с ним. Он не забудет. Да.

– Где? – рявкнул сэр Герман, едва владыка Адам вошел в приемную. – Где они? – Поймал себя на желании схватить митрополита за шиворот и как следует встряхнуть, но сдержался.

Не время. Пока еще не время.

– Если вы говорите о двух еретиках, один из которых...

– Веди! – приказал командор, позабыв о приличиях, об изумленном герцоге, о том, что «не время». Позабыв сразу, как только услышал голос митрополита, полный сдержанной укоризны. О чем думал три десятка лет? Куда смотрел? То, что стоит сейчас в дверях, поджав губы, тускло блестя глазами из-под черных ресниц, – оно же так знакомо! Оно, как отвратительная карикатура на прекрасное лицо. Узнать трудно – не узнать нельзя.

Сытое, обожравшееся, утробно икающее. Оно ело и, пока не наелось, не могло оторваться от кормушки. А ты ждал, Мастиф...

Стоп. Мастиф остался там, в мире, погибшем в День Гнева.

Ты ждал, Герман, не веря в мнимую болезнь митрополита, но и не подозревая о том, что же он такое в действительности, владыка Адам, неудачный, ох неудачный сын славного, в общем, мужика, герцога Мирчо.

– Не двигайся, – приказало оно.

И все-таки Мастиф! Это Мастиф рассмеялся, легко разворачивая митрополита к выходу, пиная в тощий зад:

– Шевелись, упырь!

Но именно сэр Герман сообразил развернуться к герцогу и мягко попросить:

– Забудьте о том, что видели, Ваше Высочество.

И по мрачноватым коридорам замка – вниз. Вызвать к себе сэра Георга с его десятком. Вызвать двух лекарей. И дальше – в катакомбы.

Быстро. Быстрее! Арчи, мальчик мой, ты жив ли еще?

Ради бога, малыш, прости старого, глупого командора! Ведь не думал же, в голову прийти не могло, что такое, как владыка Адам, поселится среди людей, ничего не боясь, ни от кого не скрываясь.

Сэр Герман не стал ждать, пока откроют тяжелую, обитую сталью дверь. Прошел, как умел, – насквозь. Святой или не святой в конце-то концов? Святому многое позволено.

Артур..

Зрачки не успели еще расшириться, приноравливаясь к темноте. Поэтому командор лишь услышал, как загремело металлом о металл...

Холодная толстая цепь обвилась вокруг горла, в спину толкнули, заставляя упасть.

Нет, но какая выучка! Спасибо, отец Лучан, славного подготовили бойца.

Мастиф не упал, конечно. Просто вышел из стальной петли – насквозь, так же, как прошел через дверь. И обернулся, чтобы подхватить своего рыцаря для особых поручений. Вот он как раз падал. И от неожиданности, и оттого, что, строго говоря, стоять на ногах в таком состоянии мальчику ну никак не полагалось. А полагалось лежать и отдавать богу душу.

– Неплохо, сэр Арчи, совсем неплохо. – Командор улыбнулся в ответ на искреннее, совершенно детское изумление в синих глазах. – Я надеюсь, это был сюрприз не для меня, а для Его Высокопреосвященства?

Разбитые губы шевельнулись. В трещинках запекшейся крови набухли карминовые капли. А голос, очень тихий, прозвучал на удивление спокойно:

– Альберт.

– Где он?

– За стеной. Слева.

Дверь наконец-то распахнулась, широкий луч света из коридора лег на каменный пол, и сэр Герман приказал, не глядя:

– Лекаря!

Владыку Адама пришлось отпустить.

– Это лучший выход, – объяснил сэр Герман Артуру. И выдержал ответный бешеный взгляд.

Когда эмоции схлынут, Арчи сам поймет, что поступить иначе было нельзя. То, что называло себя митрополитом, конечно, заслуживало смерти, но обвинить его не в чем, а закон – это закон, и хуже нет чем преступать собственные, тобой же установленные правила.

Хотя там, в катакомбах, одного только взгляда на Альберта достаточно стало бы для вынесения Его Высокопреосвященству смертного приговора. Кем же надо быть, чтоб своими руками сотворить такое с шестнадцатилетним мальчиком?

Кем? Вот в это все и упиралось.

Сэр Герман затруднялся определить, что же за существо стало главой епископской церкви. Если бы владыка Адам не поддался соблазну и не наелся до отвала чужой болью и чужим страхом, сэр Герман и вовсе не смог бы определить в нем тварь, враждебную людям.

Обжорство на пользу не идет.

Отчим о таких, как Его Высокопреосвященство, об упырях, грешащих чревоугодием, отзывался коротко и брезгливо: «Выродки». Отзывался, пока его сын, его родной сын не пустился во все тяжкие.

Но то, что было владыкой Адамом, лишь походило на упыря, или, если хотите, на вампира. Сходство было поверхностным: все те же боль и страх, входящие в рацион любого вампира, а заодно и многих других существ: и чудищ, и нечисти, и, разумеется, нежити. Маловато для классификации. И явно недостаточно для вынесения доказательных обвинений. Арестовать же Его Высокопреосвященство, так сказать, до выяснения командор не рискнул.

Случись все где-нибудь на окраинах, сэр Герман не раздумывая взял бы владыку Адама под стражу и с помощью Артура довольно скоро разобрался бы, что же это за существо и как его убивать. Но здесь, на Севере, где митрополит почитался святым, а храмовники только-только начали возвращать себе былой статус рыцарей Божьих, слишком смелыми действиями недолго было спровоцировать народные волнения.

Волнений не хотелось. Командор Единой Земли слишком хорошо помнил столетней давности смуту в Средеце, а потом и во всем Добротицком княжестве.

Отпустили.

Это было бесподобное представление, сделавшее бы честь придворному театру герцога: командор и митрополит Единой Земли обмениваются взаимными извинениями при большом скоплении заинтересованных и просто любопытных лиц.