Наталья Игнатова - Врагов выбирай сам

Наталья Игнатова

Врагов выбирай сам

ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ

Я буду сниться тебе после смерти,Под маской желтого шелка.Я очень тихо сыграю на флейте,И очень недолго.А ты пытайся в какой-то ответИнтерпретировать звуки.(Я очень тихо играю на флейте.На грани слуха).А на востоке восходит коллапс.Пойдем посмотрим украдкой;Чтоб не увидел случайно кто нас,Несу я флейту в сухих птичьих лапках.Играю музыку с легкой гнильцой,Сбивая дыхание;Под желтой маской упрятав лицо,Под желтой тканью.Не зная нот, подбираю на слухМелодию вивисекций,На грязном каменном страшном полуУсевшись с флейтой чудесной.Шелк, шелк, лицо мое скрой,Оставив глаз угольки.Коллапс восходит черной звездой,И бездны его глубоки.Я прячу в себе такую же тьмуПод маской желтого шелка,Лицо собрав себе самомуИз костяных осколков.Я мифологию вновь воссоздам,Маску подставив югу.Слушай, как по антарктическим льдамПробиралась тайком Кали-Юга.

День Гнева

То ли архитекторы насмотрелись фантастических фильмов, то ли подобная планировка отвечала их собственным представлениям о том, как должны выглядеть помещения стендов и полигонов для испытания прыжковых двигателей, независимо от этого Мастиф готов был придушить что создателей фильмов, что строителей.

Уже четыре с лишним минуты он шел по совершенно одинаковым, бесприютным и мрачным коридорам, отличая один переход от другого лишь по номерам, написанным на стенах светящейся краской.

В шлемофоне осторожным шелестом проносились голоса с периферии:

– Где он сейчас?

– Коридор 12 D, между переходами 8 и 14..

Надо сказать, по поводу нумерации переходов у Мастифа тоже накопилось много тихих незлобивых слов.

Однако все слова он оставил на потом. Если это самое «потом» случится когда-нибудь. А сейчас он молча крался вдоль скучной, выкрашенной в серо-зеленый цвет стены, прогонял в памяти карту здания и одну за другой обезвреживал засевшие здесь группы Провозвестников.

Путь получался коротким, но довольно извилистым. О безопасности же не шло и речи. Кто знает, какая сволочь засела на дороге. Тут ведь за любым поворотом целый взвод бойцов разместить можно. А еще растяжки...

Мастиф замер, на полшага не дойдя до очередной. Осторожно перешагнул и отправился дальше. Разминированием займутся специалисты. Опять же потом.

И все с тем же условием: если это «потом» наступит. А вообще-то он был в отпуске...

ПРОБУЖДЕНИЕ

Старик сидел в глубоком кресле и, недовольно хмурясь, в который уже раз перечитывал письмо. Послание доставил сегодня утром донельзя уставший голубь. Птица была накормлена, напоена и сейчас отсыпалась в большой клетке, соседствуя с парой своих собратьев. А старик читал. И ворчал в седые усы:

– Сопряженные точки... Идеальное взаимостояние... А я говорю, аберрация... да, и буду настаивать. Третья?.. Да хоть бы и сотая, ведь надо же учитывать периоды... Это вам не математика, это – наука. А мы, как дети, как... как я не знаю... маги.

К слову сказать, именно магом старик и был. Но именовать себя предпочитал ученым. Дела мира, из которого пришло письмо, не особенно его интересовали, дела же мира, в коем он обитал, не нуждались ни в чьем вмешательстве. Потому что никто, кроме него, здесь не жил.

И вот, пожалуйста, письмо: полоска шелка, исписанная очень мелким, разборчивым почерком: «...рассеянное Солнце сфокусируется в зодиакальной линзе в момент прохождения Псевдоблизнецов в отраженном Сатурне через шлейф Марса...», и длинная цепочка чисел и символов. Профессору Илясу Фортуне вновь удалось рассчитать момент «идеального взаимостояния», возможность какового единодушно отрицалась и практикующими астрологами, и специалистами по постзодиакальной стереометрии.

Они отрицали, а профессор считал себе. Трижды его расчеты подтверждались, и у старого мага, близоруко перечитывающего послание, не было оснований сомневаться в том, что Фортуна и в этот раз окажется прав. Но это-то ничего, это пожалуйста: почтенный профессор вновь утер нос надутым ослам из академии, и старик готов был искренне поздравить учителя при ближайшей личной встрече.

Недоволен же он был тем, что теоретические выкладки нуждались в практическом подтверждении. А практика, увы, была делом весьма и весьма хлопотным, особенно с точки зрения отшельника, давным-давно удалившегося от мирской суеты.

Старик бросил письмо на мраморную столешницу. Потянулся, кряхтя, и поднялся на ноги с неожиданной для его преклонных лет живостью.

– И все-таки говорить о системе рано. Да, господин профессор, я настаиваю. Шесть ложнолунных фаз до и после перигея...

Он прошел в изрядно захламленную комнату, служившую, очевидно, сразу и спальней и столовой, а иногда, судя по пятнам на деревянном полу, еще и кухней. Или лабораторией? Кто их, магов, поймет? Взял с табурета возле кровати магическую книгу и побрел обратно к креслу и клетке с голубями.

– И кто, скажите, компенсирует расход материалов? Ему легко распоряжаться, а у меня что, драконьи пещеры? Если каждые сто лет пересчитывать взаимостояние, камней не напасешься.

Маг продолжал ворчать, пока открывал книгу, пока возился, устраиваясь поудобнее, пока листал страницы в поисках нужных формул, а когда нашел, разом замолчал, строго выпрямился в кресле и, пошарив рукой, вытащил из воздуха три крупных необработанных алмаза:

– Экспериментальный пробой номер пять дробь одиннадцать, – произнес старик совсем другим голосом, звонким и спокойным.

Сухие коричневые пальцы в порошок растерли один из камней.

В неуютной, просторной комнате потемнело: погасли пронизывавшие пыльный воздух солнечные лучи. В открытые окна, низко пригнувшись, глянуло черное, без единой звезды, ночное небо.

Второй алмаз рассыпался белым порошком, и стена, обшитая темными от времени деревянными панелями, растаяла, обнажив поросший мхом и белесыми травинками серый камень. Широко размахнувшись, старик бросил третий алмаз прямо в шершавый бок скалы, вспыхнула и погасла в темноте яркая радуга, мох сгорел, задымилась трава. Как глыба льда под жарким солнцем, скала начала подтаивать, слезиться прозрачной влагой. Маг вернулся к книге и занялся настоящим волшебством.

Белым по синему – ровные строчки заклинаний, чеканные буквы и пылающие черви магических символов, книга гудела чуть слышно, иногда начинала трещать и похрустывать, а страница принималась мерцать, и медлили проявиться новые слова. Тогда скрюченные пальцы загребали из воздуха целые пригоршни драгоценных камней, сухие ладони перемалывали самоцветы в муку, и магия творилась своим чередом, в мягком гудении, в льющемся из книги неярком голубоватом свете.