Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007

Нероды закончили погрузку добычи и подняли лодки. Пленных сельчан разогнали по палубе и выстроили в два ряда. Дружный плач стоял под черными парусами, ровный и неодолимый, словно морской прибой.

Это все были дети.

— А ну вставай, малец, — раздался голос у меня над головой. Кто-то наклонился и перерезал веревки у меня на ногах. Рук не тронул. Взял за волосы, потянул вверх. Я вскочил, дернул головой. Лицо передо мной — а если правду сказать, то надо мной, — было бородатым и совсем не злым. Нерод ухмыльнулся и выпустил мои вихры.

— Смирно стой, — наказал он и отошел от меня.

Рядом всхлипывали. Я обернулся. Маленький Дарко, Ольхин сынок, сутулился рядом со мной, глотая слезы. Было ему годков семь от силы, чего бы не пореветь? К нему жались меньшие братья, слишком напуганные, чтоб удариться в плач, — или вовсе не ведали, что творится, а Дарко понимал. Он был достаточно взрослым, чтобы понимать, и слишком мелким еще, чтоб не плакать. Другие мальчишки жались тут же, по левую сторону палубы, шмыгали носами — а девки стояли справа. Их я разглядеть как след не мог, нероды между нами слишком толпились.

Наконец угомонилось. Нероды разошлись, очистили палубу для вожака, под чьей тяжкой поступью уже громыхали доски. Издали видать, что вожак — здоровенный, борода лопатой, на плечах плащ медвежьей шерсти, длинный меч колотит по ноге. Я вдруг вспомнил его: это он Берестовиху, Старостину жену, со двора волок. Да где теперь Берестовиха? А Береста? Неужто всех порубили? Никого из взрослых сельчан я не видел на корабле, только детей.

Вожак прошелся по палубе взад-вперед, глядя по сторонам, не сказать на вид, доволен или не очень. Встал напротив девок. Их взяли шестерых — самой меньшой была Пастрюковна, едва ходить начала, цеплялась теперь за сестрину ногу и глядела по сторонам удивленными глазенками, вроде и совсем не страшно ей, что будет, а только любопытно. Еще четверо девчонок постарше, а последняя…

— Эх-х, — изрек вожак, встав против нее. — Хороша…

Еще б не хороша! Тяжким, ох, тяжким было то злое утро, а в тот миг что-то наново дрогнуло во мне — потому что старшей девкой из схваченных была Счастлива Берестовна, ста-ростинадочь. Батька Счастливой нарек, надеясь дочке милую судьбу накликать, — а вон как вышло… Хотя как по мне, лучше б Гордевой ее назвал или Спесивой — больше бы подошло. Была она на два года старше меня и с прошлого лета уже принимала женихов — отбою от них не знала. Красивая девка: коса золотая, брови вразлет, руки белые, серпа и плуга не знавшие — берег Береста дочку, все мечтал за фарийского или галладского купца отдать, вдруг повезет… Она тем мечтам не противилась, знала, что не для черного труда рождена, — и не глядела даже на тех женихов, наших парней, что теперь мертвыми лежали на разоренной земле, кровью ее своей поили, девку неблагодарную защищая. А девка стоит теперь в разодранной рубахе, простоволосая, голову гордо вскинув, и ни слезинки в ясных очах, какими только душу выедать… Плечи мои напряглись будто сами собой, веревки затрещали, кажется — вот-вот лопнут! Не лопнули. А все одно, думал я, глядя в покрытую медвежьей шкурой вожакову спину, только попробуй тронь ее!

Вожак не тронул. Долго смотрел на лицо Счастливино, на золото кос по плечам. Потом повернулся к стоявшему рядом нероду, сказал негромко:

— На «Волнограя» надо, к бабам. Женой будет.

Тут уж вздрогнула Старостина дочь всем белым телом, с лица сошла — хоть и не сказал вожак, кому именно быть ей женой. Да не все ли равно?! Пальцы мои сжались, вцепились в путы… и вдруг поддалась, потянулась веревка! Я аж дыхание задержал. Осторожно стал разматывать, глаза опустив, боясь моргнуть лишний раз. Вожак повернулся от девок, пошел к нам. Пока глядел на мальцов, я шевельнул запястьями, еще опутанными, но теперь лишь для виду. Ну, подойди только!

Пацанят нерод смотрел внимательней, чем девок: тем, кто постарше, мускулы щупал, рты заставлял разевать, зубы считал, словно лошадям. Дарко Ольхович, как до него очередь дошла, заревел в полный голос, и вожак дал ему по уху. Дарко сразу умолк, будто теперь только поняв, что шутки шутить тут не станут, не покапризничаешь. Нерод велел ему рот прикрыть, пока не стало лиха, — и оказался передо мной.

Равнодушное лицо его изменилось, сделалось недовольным.

— Так, — сказал, кинув взгляд через плечо. — А этого почему сюда, почему не к рабам? Кто его взял?

Из толпы неродов, наблюдавших за осмотром, ступил мужик, с которым я дрался во дворе своего дома над теплым еще мамкиным телом. Едва увидал я его, так и заколотилось во мне все, чуть не бросился, а сдержался — до сих пор не знаю как.

— Я его взял, Могута, — подал он голос. — Ты не гляди, что рослый, все одно дитя еще.

— А, Хрум, так с этим дитем ты сцепился на берегу? После того как он Брода рогатиной ткнул? — Голос Могуты звучал сухо и холодно. — Это, что ли, по-твоему — дитя?

— Да глянь на него, ему ж поди пятнадцати нет!

— Гляжу, да лучше спросить. Ну что, щеняра, сколько тебе годков? — обратился он ко мне без всякой злобы, с прежним равнодушием.

Я сцепил зубы. Могута вздохнул.

— Не хочешь отвечать… Зубы покажи-ка.

Я набычился, нарочно показывая ему желваки — хрен тебе, мол! Могута вздохнул снова. Я думал, он даст мне по уху, как Дарко, но он решил не утруждаться — зачем, когда челюсть разомкнуть всегда можно не уговором, так железом. Могута потянулся к поясу и вытащил нож.

Этого-то я и дожидался.

Тряхнул руками — и упали ослабшие путы на дощатый пол. Я прыгнул на Могуту по-звериному, с места, распружинившись в прыжке. Грузный мужик не успел и охнуть, рухнул на палубу, а там я уже выдернул нож у него из кулака — и полоснул бы по жирному горлу, кабы сзади меня не огрели по спине веслом. Боль была такая — словно шипом огненным насквозь прожгло. Но достало мне сил не выпустить оружие, откатиться в сторону и, подобравшись, вскочить спиной к борту. А нож уже зажат в кулаке лезвием вверх и чертит звонкие линии передо мной — ну, подходи, кто смел! Нероды бранились, выхватывали мечи, один достал лук и натягивал тетиву.

— Не стрелять!

Я не мог оглянуться, боясь пропустить новый удар, а знал только, что крик этот, звучный и властный, издал не Могута. Тот едва подобрался с палубы, плащ медвежий сполз набок, и теперь я дивился, с чего это принял его за вожака. Разве такими бывают вожаки? Толстые губы шлепали, глаза глядели осоловело — никак не мог понять и поверить, что его мальчишка какой-то с ног сшиб, еще и на виду у всей его рати! Как дошло, багровой краской залился по самую бороду. Схватился за пояс — а нож-то у меня! Еще сильнее побагровел, кулачищи сжал — и тогда лишь повернулся туда, куда я глянуть не смел. Все туда уже смотрели — и Хрум, огревший меня по спине, и дружбаны его, и детвора, и Счастлива Берестовна — смотрела, побелев лицом, ярко сверкая глазами.