Майк Кэрри - Мой знакомый призрак

Я взглянул на каминную полку. У старинных, но абсолютно нелепых часов что-то стоит: глянцевая открытка с загнувшимися краями, повернутая ко мне беловато-кремовой стороной. Фотография! Шагнув к камину, я схватил ее и повернул лицом к себе.

Я примерно догадывался, кто на ней изображен: настроение Пен и музыка – достаточно четкие указатели. И все-таки меня словно под дых ударили.

Оксфорд, колледж Сент-Питерс, задний двор – тот самый, где из фонтана порой бьет что угодно, только не вода. Ночь… Сценка высвечена чьим-то фотоаппаратом со слабенькой вспышкой, поэтому никакого фона не получилось. Первое, выступающее из темноты пятно – девятнадцатилетний Феликс Кастор с каштановыми кудрями и натянутой улыбкой, всем своим видом показывающий, что еще восемь месяцев назад не учился в государственной общеобразовательной школе. Мне уже полюбились длинные пальто, но в ту пору любовь олицетворяло шикарное черное пальто от «Барберри»: в дореволюционную русскую армию я еще не вступил. Пальто явно предназначалось Мужчине с плечами пошире, я в нем походил на вешалку ростом метр семьдесят пять.

Слева от меня Пен. Боже, какая красотка! Ни одна фотография на свете не способна передать богатство красок и бьющую через край энергию. Украшенная перьями сетка для волос, расшитая блестками водолазка и черная юбка с разрезом (наряд словно подчеркивал: это утро после вечеринки), скромно потупленные глаза – Пен похожа на шлюху, которая решила отказаться от распутства и стать монахиней, но никому еще об этом не рассказала. Правая рука с вытянутым указательным пальцем воздета к небесам.

Справа Рафи. На нем его фирменный черный костюм в стиле Джавахарлала Неру и фирменная улыбка. Дитко улыбается, будто знает какой-то секрет. По мнению Германа Мел-вилла, изобразить нечто подобное – пара пустяков, но ведь он же считал Моби Дика Белым Китом.

Мы с Рафи стоим на корточках: одна нога вытянута назад, другая согнута в колене.

Ту ночь я помню с поразительной точностью и, следовательно, помню причину для странной позы: мы приготовились к старту и ждали лишь сигнала Пен.

– Я нашла ее в гараже, – откуда-то сзади объявил голос Памелы Бракнер. – После того, как ты перенес туда все приспособления для оккультизма. Фотография валялась на полу.

Я повернулся, чувствуя, что меня застали врасплох: возможно, застеснялся постыдных невысказанных мыслей. В одной руке у нее блюдце с бусинами, в другой – изуродованные четки, вид задумчивый и немного печальный.

– Так в чем дело? – спросил я, нащупывая тему, которая бы не имела отношения к фотографии, и кивком головы показал на блюдце.

– Дело? – переспросила Пен, поставила блюдце на диван, а потом тяжело опустилась рядом. По-моему, вопрос ее немного озадачил, если проблема, конечно, не в виски. Пауза затянулась. – Я ждала матча, а его прервали из-за дождя, – наконец сказала моя подруга, явно стараясь казаться беспечной и легкомысленной, что у нее не совсем получалось. – Черт подери, почему я не богата? Почему ты не играешь на гитаре, как Стокер?!

Это наша старая шутка, которая от длительного неиспользования начала покрываться мхом. Мак Стокер, он же Топор Мак, он же Мак Пятерка, поступил в Оксфорд в один год с нами, а потом тоже вылетел – стал основным гитаристом в группе, игравшей хард-метал. Стокер выступал так успешно, что уже трижды лечился от наркозависимости.

Я заставил себя улыбнуться, но Пен взаимностью не ответила. Серьезный взгляд метнулся ко мне, затем к блюдцу с бусинами, затем снова ко мне.

– Фикс, я беспокоюсь о тебе, сильно беспокоюсь. Не хочу, чтобы ты мучился. На прошлой неделе я ходила к Рафи, и он сказал, ты попадешь в беду. Вернее, сам очертя голову в нее бросишься. – После секундной паузы голос Пен прозвучал чуть глуше: – Иногда я думаю: могла ли жизнь сложиться иначе? Для него… для нас?

– Металлисты на вистле не играют, – вяло отбился я, хотя слова Пен касались не Марка Стокера, а старой фотографии, возвращавшей к воспоминаниям, от которых хотелось спрятаться.

В тот вечер в Оксфорде была не простая вечеринка, а майский бал: золотые детишки играли в декадентов взрослых, вот только должного самообладания не присутствовало, да и цинизма не хватало. Пен держала нас с Рафи за руки; все трое явно потеряли голову от алкоголя, медленных танцев и бурлящих юношеских гормонов. Дитко с присущим ему нахальством предложил перепихнуться втроем, но примерная католичка Пен заартачилась: ни за что, однако тут же внесла контрпредложение – мы с Рафи, устроим кросс по двору, и победителю достанется главный приз…

– Как праздник у Додсонов? – спросила Пен, прерывая поток воспоминаний.

Наверное, в тот момент я напоминал оленя, ослепленного огнями прожекторов.

– Отлично, – без запинки соврал я, – все прошло отлично. Мистер Борьба с организованной преступностью выписал чек. Завтра утром обналичу и расплачусь с тобой.

– Здорово! – воскликнула Пен. – А я покажу, для чего нужны бусы. Тоже завтра, устроим равноценный обмен.

– «Равноценный обмен» – чем не девиз для порядочных домовладельцев всех времен и народов?

– Слава богу, хоть один из нас начал зарабатывать, – пробормотала подруга и, поморщившись, пригубила виски. – Не пополню банковский счет – у меня отнимут дом.

Беспечность в ее голосе напускная. Я прекрасно знал, как она любит этот дом; нет, не просто любит, как она к нему привязана. Пен – его третья хозяйка из рода Бракнеров, а три – число магическое. Все ее религиозные обряды, ритуалы, заклинания – в странном посткатолическом варианте викканства – тесно связаны с домом номер четырнадцать по Лидгейт-роуд. Ни в каком другом месте она их справлять не сможет.

– Разве закладная еще не выкуплена? – подыграл я ее беззаботному тону.

– Первая выкуплена, – призналась Пен, – ноя брала другие кредиты, все под залог дома.

Моя подруга искренне верит в столь популярные нынче способы быстрого обогащения. Не единожды обжигалась, однако никаких выводов не сделала.

– Насколько все серьезно?

– До конца месяца нужно достать пару сотен, – вздохнула Пен. – Когда начнут платить авансы за праздники, все будет в порядке, но пока приходится считать каждый пенс.

Ну что тут скажешь? Поцеловав Пен на ночь, я поднялся к себе и в изнеможении бросился на кровать. Что-то, лежащее в кармане брюк, больно впилось в бедро, и я, выгнувшись, выгатил это что-то на свет. Пустая карта!

«На смену категоричному „нет“ придет „да“, и ты примешься за эту работу еще до наступления утра».

– Чертов ублюдок! – Я бросил карту в угол и лег спать одетым. Телефон Боннингтонекого архива есть в справочнике, домашний телефон Пила на конверте, но до наступления yтpa звонить нив одно из мест не стоит.