Джи Майк - Практикант

Джи Майк

ПРАКТИКАНТ

Без одной минуты семь дневальный вывалился из казармы на свет божий. На ходу натягивая рукавицы, потрусил на центральный плац. Матерясь, отодрал от земли вмёрзшую в грунт за ночь арматурину. Примерился и с оттяжкой ввалил по рельсу.

Ненавистный, душу выматывающий звук разошёлся по зоне. Ворвался через зарешёченные окна в бараки. Проник сквозь отдушины в изоляторы. Разом выдернул из сна шесть тысяч зеков. Всех, от привилегированного лагерного отрицалова до обитателей петушиных кутков.

Мишаня, смотрящий зоны, идейный вор в авторитете и в законе, любил спросонья лениво подумать и помечтать.

— Шакалы позорные, — подумал Мишаня о доблестной охране лагеря. — Урыть бы вас всех, — помечтал он.

— Чифирьку заварить, Мишанечка? — юзом подкатился Амбал, личная сявка авторитета, болтун, лизоблюд и специалист по чесанию пяток. — С утреца чифирьку-то, а, родное сердце?

— Закройся, — осадил шестёрку смотрящий. — Ступай, покличь там Вяхиря и Девятку. Пускай после утренней поверки до меня топают. И насчёт хавки распорядись, скажи шнырю, пусть сюда тащат, сам не пойду, не в масть мне сегодня.

Амбал поспешно растворился в кирзово-портяночной барачной вони, а Мишаня, кряхтя, устроился на нарах поудобнее и принялся размышлять уже не лениво, а всерьёз. Блатных на зоне валят одного за другим. Что ни день, оттаскивают босяка ногами вперёд по другую сторону колючки. Туда, где между лагерем и лесом небрежно врыты в землю ряды покосившихся крестов.

Такого количества жмуров видавший виды Мишаня не мог припомнить. Разве что в лохматые времена, когда красная масть напропалую резалась на зонах с чёрной. Тогда на погост зеков тащили штабелями — правильных воров с лагерными суками вперемешку. Но в те времена всё было просто: поймал рванина заточку под сердце, и гуляй от рубля и выше. А вот сейчас… И не какую-нибудь лагерную перхоть валят, а самых, что ни на есть, деловых и козырных.

Тбилисский законник Гоча — удавлен во сне ремнём. Питерский налётчик Скокарь — зарезан в шизо. В одиночке зарезан — вертухаи крестятся и божатся на нечистую силу, что ни при делах. Одесский авторитет Барон — найден утопленным в сортире. Ростовский фармазонщик Гоп-стоп. Ереванский кидала Арарат. Казанский мокрушник Бес. Зарезаны, заколоты, удушены, придавлены брёвнами на лесоповале.

Такое положение на зоне означало беспредел. А за беспредел со смотрящего спросят. Дадут по ушам на сходке, будь он хоть трижды в законе и четырежды в авторитете. Раскоронуют, и на следующий день сколотят на кладбище новый крест.

Деловые прибыли, едва Мишаня расправился с заботливо доставленным из столовки завтраком. Вечно хмурый, немногословный бандит-рецидивист Вяхирь и Девятка, фартовый катала из Душанбе.

— На воздух выйдем, — Мишаня поднялся с нар, потянулся. Подскочивший Амбал, угодливо скалясь, накинул на плечи телогрейку.

Майское утро встретило слякотной моросью, ветер кашлял из тайги надсадными порывами, будто страдал одышкой.

— Какие мысли имеются? — Мишаня вытащил пачку «Беломора», угостил братков. Выщелкнул папиросу для себя, свернул мундштук по-жигански, крестом, закурил на ветру. — Насчёт того, кто тут у нас беспредельничает?

— Мужики базарят, — Вяхирь цыкнул слюной в талый снег, жадно затянулся и выпустил дым через нос. — Так вот, такой гнилой базар стоит, что привидение.

— Чего? — опешил Мишаня. — Какое к хренам привидение? У тебя с крышей как?

— Крыша у кента в порядке, — поддержал Вяхиря Девятка. — Мне бы такую крышу. Но ты сам прикинь, что получается, пахан. Скокарь парился в одиночке. Никто к нему не входил, никто не выходил. А нашли под утро с электродом в спиняке. Ещё тёпленького. Потом Гоча — это как же удавить надо, чтобы ни одна гнида в бараке не проснулась. Затем Барон — попробуй, затолкай такую тушу в очко, даже если прикинуть, что он к тому времени уже сожмурился. Далее…

— Харэ, — прервал Мишаня. — Это всё я и сам знаю. Только в туфту и байду мужицкую не верю. Привидение, мать его. Наслушались романов, что Трепло после отбоя тискает. Я так меркую — подсадили мусора к нам мокродела. Пса, натасканного людишек валить. Вот он и беспредельничает. Вы команду борзым отдайте, пускай приглядятся, кто по масти подходит. Детинушка это должен быть серьёзный. Весь из себя быковатый. И биография должна быть тоже серьёзная — чтобы не подкопаться. Чтобы свой, на первый взгляд, в доску. Сам он, верняк, в наколочках, и статей за ним вагон с прицепом. А вот подельников у него быть не должно. Потому как прошлые дела его мусора стряпали в ментовке. Такого и ищите, ясно вам?

— Куда яснее, мля, — буркнул Вяхирь. — Только ты, пахан, какого-то супер-шмупер душегуба нарисовал акварелью. Как его, из романов, что Трепло тискает. Ниндя… Шминдя, мля…

— Ниндзя, — подсказал Девятка. — Из этих, из япошек. В общем, из косорылых.

— Давай, тисни нам на ночь, — велел Мишаня. — Позабористей что-нибудь. Амбал, сюда топай. Почешешь пятки, пока Трепло разбазаривает.

— Про что желаете? — осведомился Трепло. — Детектив, может быть? Или любовный роман? Про Дон Жуана не желаете? Или могу фантастику.

Был Трепло стар, неказист и дряблокож. Видом своим напоминал Мишане гриб поганку. Однако рОманы тискать умел, тут не отнять. Заслушаешься, как тискал.

— Детектив не надо, — поразмыслив, решил авторитет. — Детективы мусорам рассказывай. Про донов, графьёв всяких, остохрениздело. Давай, что ли, фантастику. Позаковыристей.

— Как пожелаете. Пожалуй, перескажу вам любопытный роман американского фантаста, э-э… Дэна Катерпиллера. Называется «За добром и славой».

— Говно название, — высказал авторитетное мнение Мишаня. — Ладно, давай тисни.

— На планете Альхея преступность изжили много столетий назад, — начал Трепло. — Тюрьмы там давно превратили в музеи, на месте бывших лагерей и зон разбили парки. Воровать, грабить, насиловать альхейцы разучились, хотя когда-то, в незапамятные времена, и умели. Но сейчас одна только мысль о преступлении вызывала у них отвращение и ужас.

— Мусорская мечта, — подал реплику Девятка. — Рай для лягавых.

— Возможно. Однако с исчезновением преступности на Альхее упразднили и структуры, занимающиеся правопорядком. В них не стало нужды. Цивилизация достигла небывалых высот, а альхейские мораль и справедливость вошли в поговорки у многих народов галактики. Даже на весьма отсталых планетах разрешать конфликты приглашали жителей Альхеи.

— Скукота какая-то, — почесал подмышкой Мишаня. — Если там и дальше так, то ну его, этот роман, на хрен.