Ольга Хожевец - Пламя на воде

   Молодой послушник, поставленный нынче дежурить на ворота, красоты этой не замечал. Не оттого, что был черств душой или нечувствителен к прекрасному. Нет, в другое время он первый бросился бы, дай только волю, кататься, визжа от восторга, по одетым буйством цвета склонам, валяться, перемазавшись в траве, вдыхать будоражащие ароматы. Но не в этот раз. Не то было время, и не то настроение, чтобы поддаваться весеннему безумству. Эта весна проходила мимо него.

   Многое изменилось этой весной в Замке. Не так давно сменился Верховный Магистр, и, как и положено всякой новой метле, начал менять порядки и переставлять людей. Послушник, одним из главных недостатков которого учителя считали неуемное любопытство, узнавал многочисленные новости с вялым интересом, безразлично выслушивал животрепещущие сплетни. Это больше не волновало его. Среди новостей не было одной, единственной, способной пробудить уснувший интерес. Не было и быть не могло.

   Совсем недавно, всего лишь этой зимой, а казалось - вечность назад, послушник познакомился с одним человеком. И не то чтобы они стали так уж близки - и поговорить-то успели всего несколько раз. Да и это уже было больше, чем он мог надеяться, и вовсе смешно было бы рассчитывать, что сможет юный послушник сделаться приятелем, а пуще того - другом умудренного опытом рыцаря Пламени, да еще какого - не всякому чета. Он и не рассчитывал, разве что мечтал втайне, что вот выделит такой человек его в толпе других, рассмотрит - и, может быть, позволит чуть-чуть заступить за окружающий его невидимый барьер. Ну, еще грустил потихоньку, когда тот уехал. А потом ему сказали, что этот человек умер.

   Послушнику знакомо было чувство потери. Ему исполнилось всего восемь лет, когда он лишился отца и расстался с матерью. Он хорошо помнил, как страшно и одиноко вдруг стало тогда, как показался враждебным весь этот огромный и холодный мир. Теперь было иначе. Теперь он стал старше, и не от страха замирало сердце и становилось пусто в груди. Просто что-то погасло - что-то очень нужное, очень ценное, и нечем было заполнить образовавшуюся пустоту. Послушник не привык жаловаться, жизнь научила его не делиться своими переживаниями - он и не делился ни с кем, да и чем тут можно было поделиться, не рискуя вызвать град насмешек? Он страдал молча - и оттого еще более отчаянно.

   Он и нынче тихо маялся в привратной башенке, и даже не сразу обратил внимание, что вдалеке, в неглубоком распадке меж двух сбегающих уклоном от ворот Замка холмов, появилась черная точка, замаячила, скрылась за крошечной рощицей, появилась вновь, стала медленно расти, приближаясь. А заметив, взглянул безразлично, лишь впотайку, украдкой вздохнул - вот и еще один рыцарь едет в Замок на побывку, отдохнуть от бесконечного странствия, чтобы чуть позже с новыми силами снова тронуться в путь. Их уж немало прибыло - кто был озадачен долетевшими новостями о смене Верховного, кто и вовсе ни о чем не слышал, а иные и не интересовались этим, пожимая плечами - дескать, нам все едино; просто запоздавшая весна сделала легко проходимыми неторенные дороги, вот и заезжали рыцари наведать единственный имевшийся у них дом.

   Когда всадник стал уж хорошо различим, перестав казаться смутной точкой, что-то в его посадке, манере держаться или, может быть, наклоне головы привлекло внимание послушника. Он начал всматриваться - и отвел глаза, обругав себя последними словами. Уж сколько раз он покупался на этот фокус, в каждом приближающемся рыцаре видя того, другого, кто не мог появиться - и всякий раз, обманываясь, заново ощущал горечь потери. Пора было перестать так глупо и по-детски попадаться.

   Послушник заранее начал крутить рукоятку барабана, поднимавшего при помощи цепей и блоков тяжелую цельнолитую створку ворот. Это не было легкой работой; цепь наматывалась медленно, скрипя и сопротивляясь, толстая ручка так и норовила выскользнуть из цепких пальцев. Краем глаза послушник заметил, что всадник, пригнувшись и хлопнув по шее коня, проскочил под створкой раньше, чем она достигла положения, в котором можно было поставить рукоятку на стопор. ``Не терпится. - Недовольно пробурчал себе под нос послушник, не рискуя, естественно, сказать это громче. - А вот как ворота бы на голову уронил?'`

   Рыцарь не мог услышать этих слов, точно не мог. Тем не менее, он вдруг остановился, приблизился к башенке, на площадке которой был установлен барабан, присмотрелся, проговорил вопросительно:

   - Кальвин?

   Послушник сумел все же накинуть стопор - трясущимися, враз пошедшими вразнос руками. Он не верил, отчаянно не верил сам себе, не верил даже тогда, когда, уже обернувшись, узнавал, не мог не узнать глядящие внимательно и чуть насмешливо темные глаза на обезображенном шрамами лице.

   А когда наконец позволил себе поверить, ссыпался, едва не скатился по крутой лесенке, и тогда всю огромную территорию Замка, все окрестности и даже далекие вершины равнодушных гор огласил разнесенный озорным ветром звонкий мальчишеский крик:

   - Барс вернулся!

   Не было ни шумной встречи, ни бурных удивлений.

   Вернулся Рыцарь, о котором какое-то время назад пролетел слух, будто он погиб. Что ж. Такое не часто, но случалось. Рыцари Пламени привыкли со спокойным достоинством принимать вести о погибших товарищах; одно из печальных известий оказалось ложным. Отлично. Можно вычеркнуть последнее имя из длинного скорбного списка - и удовлетвориться тем, что он стал ненамного короче. Что там была за история, какие события привели к подобной ошибке, отчего вернулся Рыцарь словно пропущенным через мельничные жернова - никто не знал, да и не сильно интересовались. Живой - и слава судьбе, а остальное дело преходящее.

   Те, кто мог бы хоть что-то рассказать о случившемся, уже разъехались из Замка. Волос со своими жеребцами подался в Арракан - в тайной надежде хоть там, среди сурового и замкнутого народа, испокон веков выращивающего на богатых высокогорных выпасах уникальных по своим качествам лошадей, найти ответы на свои вопросы. Беркет направился в Ганию и дальше на север, решив посмотреть на холодное неприветливое море, на берегах которого, говорят, один день и одна ночь длятся по полгода. Да впрочем и будучи здесь, они не сильно распространялись о происшедшем, больше помалкивали, лишь изредка переглядывались и одобрительно кивали, выслушивая сплетни о скандальных нововведениях нынешнего Верховного Магистра.

   Так что Барс спокойно устороился в одной из пустующих комнат Дома, вытянулся на длинной узкой койке, заложив руки за голову. Завтра с утра он повидается с Комином, взглянет в глаза человека, не побоявшегося взвалить на себя столь неподъемный, колоссальный груз, и скажет ему короткое веское ``спасибо'`. Потому что не каждый умеет так сполна и щедро, так широко и безоглядно отдавать долги. Барс знал, как оценить сделанное, и знал, что сам так не смог бы; этот путь был не для него.