Элеонора Раткевич - Деревянный Меч

И уж совсем не странно, что Юкайгин сидит за белым полем. Когда-то Кенет вернул Акейро здоровье – неужели только для того, чтобы забрать в уплату его жизнь? Смертные бы муки принять, самому бы заступить его место, но не дозволить, чтобы… а как не дозволить? Даже обладай старый князь властью приказывать наместнику – но можно ли приказать такое? Мыслимое разве дело повелеть – сиди-ка ты, дескать, дома, покуда за тебя будут сражаться другие? Неизгладимый, ничем не смываемый позор для того, кто просит, и смертное оскорбление для того, кого попросили. Как страдал всегда неизлечимо больной Акейро от того, что не может сражаться, как подобает, – и не станет Юкайгин отравлять ему радость предчувствия битвы. Не скажет ни слова. Только белое кольцо на пальце в знак траура, в который Юкайгин даже не смеет облечься, дабы не приманить погибель к Акейро. Белое нефритовое кольцо из тех, что носят лучники… и белая сторона игральной доски – чтобы выразить подобающую случаю печаль: как-никак, а не приличествует восторг перед разлукой, даже и по случаю предстоящей битвы.

Выразить печаль… вот оно! Кенет против воли вновь глядел на доску как завороженный, затаив дыхание. Теперь ему был понятен каждый ход – и ни один не казался странным.

Правы, тысячу раз правы были князь и наместник, обмениваясь пустыми словами! Кенет, будучи магом, может укрыться от всевидящего взора Инсанны – но им-то, простым смертным, откуда знать, не наблюдает ли сейчас Инсанна за ними? А что, если он услышит их разговор? Если поймет, что он означает? Тогда они погибли бесповоротно, не успев ничего предпринять, а главное – Кенета их разговор выдает с головой.

У Кенета сердце стеснилось от жалости. Само его существование в одном мире с Инсанной обрекало этих двоих на разлуку, а то и на смерть. И только из-за него они не могли даже поговорить перед расставанием. Но и разойтись безмолвно они не могли.

Два мастера игры не играли. Они разговаривали. Слова, бездумно слетающие с их уст, не значили ничего. Разговор велся на доске. Кенет явственно слышал эти странные ходы – шутливо-сдержанные, церемонные, чуть хрипловатые, деланно насмешливые… да, именно так обычно и разговаривали эти двое, пытаясь скрыть свою глубокую привязанность под скорлупой этикета. Как всегда, опасаясь ранить другого слишком откровенным проявлением чувств, они и за доской были верны своему обычному тону. И только раздумье перед выбором – какой же сделать ход? – только рука, застывшая на долю мгновения перед тем, как решительно прикоснуться к той или иной фишке… слова были мертвы, передвижения фишек на доске мужественно скрывали истинные чувства, но каждое мановение руки было исполнено живым страданием. И столько строгой скорбной красоты было в этом безмолвном и оттого окончательном умолчании, что Кенет едва не задохнулся.

Внезапно Юкайгин как бы ненароком коснулся синей полосы справа от себя. Акейро помедлил немного и повторил его движение, тоже как бы невзначай, а потом слегка скосил взгляд к стене, возле которой стоял невидимый Кенет. Когда Акейро вновь принялся рассматривать доску, взгляд Юкайгина столь же мимолетно скользнул вдоль стены.

“Они услышали меня”, – понял Кенет.

Акейро неспешно потянулся и встал из-за доски.

– Засиделся я, – беспечно произнес он, – да и душно здесь. Балконная дверь нараспашку, а все-таки душно. Если ваша светлость не возражает, я хотел бы прервать партию и немного пройтись и размяться.

– Что ж, идите, – тихо ответил ему Юкайгин. – После доиграем.

Даже и невидимый, Кенет не посмел поднять украдкой руку и утереть мокрое от слез лицо.

Он вышел следом за Акейро, но тут же обогнал его и шел впереди, то и дело слегка задевая занавесь или чуть слышно постукивая согнутым пальцем по стене. Акейро следовал за ним, не ошибаясь и не сворачивая. Кенет не останавливался, пока не ощутил за одной из стен пустоту. Тогда он коснулся стены, открывая дверь в один из тех подземных ходов, которые так и не показал ему в свое время Юкенна, и вновь затворил дверь за Акейро.

– Я здесь, – шепнул Кенет, сбрасывая с себя покров невидимости: уж теперь-то она и вовсе ни к чему.

– Знаю, – почти беззвучно ответил Акейро.

– Погодите немного, сейчас я найду факел.

Произнося эту отчаянную ложь, Кенет покраснел: одна надежда, что Акейро не заметит несообразности – да какому же магу нужен факел! Кенет в нем и не нуждался. Зато Акейро отчаянно нуждался в том, чтобы побыть наедине с собой. Когда, выждав немного, Кенет нашарил в темноте факел и затеплил на нем неяркий магический свет, Акейро вполне овладел собой. Он был ровен, спокоен, и с его высокомерно изогнутых уст в любую минуту готова была слететь очередная насмешка.

– Пойдем, – тихо сказал он. Шепот привычного к подземным переходам Акейро не унесся громоподобным шорохом эха в темноту, а окутал его невидимым облачком.

– Погодите, – спохватился Кенет. Он обнажил свой деревянный клинок, очертил Акейро кругом и вновь вложил меч в ножны.

– Теперь и идти можно, – сказал Кенет. – Больше Инсанна вас не увидит и не услышит.

– А вас? – спросил Акейро. Кенет призадумался на мгновение.

– Нет, – ответил он. – Меня – нет. Я по пути сюда достаточно ручейков перешагнул.

– При чем тут ручейки? – удивленно приподнял бровь Акейро. – Разве это может помочь?

Кенет объяснил побратиму, почему шаг через ручей скрывает его от глаз Инсанны, и Акейро по достоинству оценил драконий дар. Откуда взялся сам дракон, Кенету рассказывать не пришлось: вот уж поистине – слухами земля полнится. Акейро знал о его приключениях едва ли не лучше его самого. А может, и лучше – знал же он, откуда взялся оставленный Кенетом кошелек. Кенет совсем было собрался выспросить у Акейро обещанную историю кошелька, но тут подземный ход раздвоился, и Кенет забыл о кошельке.

– Куда нам теперь? – спросил он. – За городскую стену?

– Да, и поближе к реке, – ответил Акейро. – Там нас уже ждут.

– Тогда налево, – сориентировался Кенет.

– Да, пожалуй, – после минутного раздумья согласился Акейро. – До чего эти ходы запутанные. Хоть мне Юкенна и показывал, а все же нет-нет да и ошибусь.

– А что Юкенна сейчас поделывает? – с любопытством спросил Кенет.

– Нас поджидает, – усмехнулся Акейро. – Только не здесь, а в другом месте.

Теперь, когда спутать дорогу было уже невозможно, Кенет не шел впереди, а следовал за Акейро чуть поодаль. Магический свет мягко струился с навершия факела, драпируя черный хайю наместника в причудливые полупрозрачные тени. Но сам Акейро в ореоле ускользающих теней ничем не напоминал призрак. Наоборот, никогда он еще не выглядел таким… таким… Кенет замялся, подыскивая нужное слово… таким реальным, настоящим… было в нем раньше нечто хоть и прекрасное, но бесплотное, почти потустороннее. От его болезненного очарования даже у равнодушного созерцателя сердце щемило – что уж и говорить о близких людях! Теперь наместник лишился напрочь печальной прелести потаенного умирания. Он был восхитительно живым, и тело его было не столько хрупким, сколько стройным. Он был худ той худобой, которая указывает не на болезнь и лишения, а на здоровье и силу. В его теле, в каждом его движении угадывалась скрытая грозная мощь, не умеряемая, а только подчеркнутая худобой и врожденным изяществом. На какой-то миг Кенетом овладело недоброе предчувствие: не скорую ли гибель Акейро предвещает эта ослепительная вспышка всех жизненных сил? Неужели только в преддверии смерти обретает человек подобное величие? Или это черный хайю так преобразил Акейро? Никакие роскошные одеяния не были ему настолько к лицу, как строгая торжественность праздничного воинского наряда. Кенет подумал мимоходом, что он в своем синем повседневном хайю выглядит рядом с Акейро неподобающе, и пожалел, что так и не успел в свое время обзавестись черным хайю. И словно откликаясь на его невысказанные мысли, Акейро заговорил.