Мария Капшина - О верности крыс

— А?

Кейя очнулась от размышлений и отругала себя за невнимательность: как ещё в канаву не рухнула по дороге.

— Пришли, говорю, — угрюмо сказал мальчишка. — Вон он, из таверны выходит.

Курносый, похожий на арнакийца парень пугаться стражи сперва и не подумал, подорожную показал с видом гордым и несколько брезгливым. Кончик левого чаячья крыла на печати был немного смазан — и Кейя улыбнулась. На виденных в архиве документах все печати были вполне чёткими. Может, случайность, конечно.

Гонец тем временем занервничал, запетушился и стал громко кричать о досадном недоразумении и срочных делах, по которым ему надо ехать. Внятно объяснить, почему он, адмиральский гонец, по прибытии в город не пошёл сразу к адмиралу, гонец не мог. На предложение съездить сейчас и разрешить досадное недоразумение, опять стал твердить, что срочное дело, нужно ехать дальше, уже и так задержался, а Кейя с азартной радостью думала — врёт, как пить дать.

Вытянуть из него всё оказалось до скуки просто. Выставить стражников за дверь, дать поверить, что можно купить свободу, сдав всё, что знаешь…

Знал он немного. Тедовередж не доверял исполнителям, они не знали даже, от кого получают приказы и подорожные, что уж говорить о содержании запечатанных писем — тем более, письма составлялись шифром; по крайней мере, изъятое у гонца было шифрованным… Но он знал, что нельзя попадаться на глаза людям адмирала, и знал, кому он возит письма из столицы.

Письма шли Ченге.

Этим же вечером она сидела в светлом кабинете ол Ройоме, рассказывая, почему от него срочно требуется приказ об аресте банкира — можно домашнем, но лучше тюремном.

— Твоё положение тоже не блестяще. С одной стороны, будь гонец твоим и подорожная подлинной, он бы сразу согласился поехать в замок, чтобы его слова подтвердили. И в таверне вряд ли остановился бы — когда можно бесплатно остановиться в том же замке. И ехал он явно не от тебя и не к тебе, а из столицы к Ченге. Но печати твои. Выкрасть печать или снять копию возможно, но непросто, и ты не сообщал ни о чём подобном.

— Я присяги не нарушал, — зло сказал ол Ройоме, сжимая кулаки на столе и сминая бумагу. Смотрел он в стол же, но Кейя сомневалась, что он видит хотя бы свои же руки. — И писем этих не слал, и не давал никому свою печать.

— Я думаю, ты знаешь, как и кто мог её заполучить.

Ол Ройоме молчал.

— Проще всего обвинить во всём Ченгу. Если тебе повезёт и печать найдут у него, и если допрос новых имён не даст, на нём дело и остановится.

Ол Ройоме молчал.

— Но я полагаю, печать не найдут, — сказала Кейя. — Я также полагаю, что Ченга назовёт имя: не захочет тонуть в одиночку. Он скажет всё, пока есть надежда выплыть. Но с твоим словом действовать будет проще. И против Ченги, и дальше. Я могла бы добиться ареста и допросов и так, без однозначных улик. Мне бы поверили и выписали приказ. Но с иностранными подданными лучше действовать по закону. И лучше, если у обвинения в свидетелях не только безродные. Особенно — когда речь зайдёт о весьма высокопоставленном иностранном подданном. Тогда твои показания особенно пригодятся.

Ол Ройоме смотрел, улыбался, и лицо и глаза при этом оставались на редкость невыразительны.

— Ты так уверена, что мне есть, что показать.

— Незаметно выкрасть печать невозможно, — сказала Кейя, — и ты знаешь, кто это, но почему-то молчишь. А этот кто-то хорошо поработал, чтобы даже в случае провала всё указывало на ол Ройоме, и только. За кем, к тому же, известен чрезмерно творческий подход к трактовке прямых приказов. Так что покрывать заговорщиков тебе нет никакого смысла, разве только — если ты с ними заодно. Когда письма дойдут до ол Кайле, автор всё равно выяснится, и тогда тебя признают соучастником совершенно однозначно. И предателем. Нарушителем присяги, нашада.

Шек спросил с лёгкой ядовитостью в усмешке.

— Тебе-то что за дело? Если ты так уверена, что преступника всё равно поймаешь за руку.

— Вот в этом я вовсе не уверена, — улыбнулась Кейя. — Я, напротив, уверена, что Империи удобно будет признать виновным в измене Треноя Ченгу и на том расследование закрыть.

— И какая разница, что я скажу, в таком случае?

Кейя улыбнулась снова. Ол Ройоме был зол — на неё, на Империю, на Тедовереджа, — и это было хорошо.

— Если ты знаешь, как твоя печать могла попасть не в те руки, — расскажи мне, расскажи на суде. Всё, что может помочь против него. У меня есть и другие свидетельства, и есть гонец, и возможность арестовать Ченгу. О том, чтобы дело дошло до суда — при удаче, ещё и открытого суда, — я позабочусь.

— Хорошо, — сказал Эшекоци. Прокатил по столу яблоко, шорхнув бумагами; прокатил обратно. Сверлил яблоко глазами и крайне недобро хмурился. — Я помогу.

Кейя подняла голову, села поудобней, и снова наткнулась на зеркало за спиной ол Ройоме. В комнатном полумраке и без того мутное стекло отражало лицо ещё неопределённей, не различить, мужское или женское.

— Вот и отлично, — кивнула Кейя.

Сойвено о-Каехо

2292 год, 19 день 5 луны Ппн

Сойге

— Птиц, как-то нехорошо, — сказал Вен, переминаясь в траве. — Что это мы полезем в чужой дом?

— Да брось, — отмахнулась она. — Мы только глянем, дома ли хозяин.

Вен был вовсе не уверен, что хочет застать хозяина дома. Хотя дело было не в том, ему не хотелось заходить внутрь, просто не хотелось, необъяснимо и нелогично, и слова про чужой дом были не более чем удобным объяснением. Вен не мог отделаться от ощущения, что дом за ним следит. Быстрый смотрел на дом неодобрительно, держался чуть позади и на удивление тихо.

Вот Птица явно ничего странного не чуяла. Звонко взбежала босыми ногами по старым ступеням, помахивая ботинками в левой руке. Постучалась. Никто не ответил, и она потянула дверь.

Дверь на ременных петлях отворилась легко и без скрипа. Вен подошёл. В доме было темно и пустовато, и пахло сухим деревом, воском и чем-то ещё, похоже на воск и притом острее, более пряно. В дальнем углу под самой крышей светлым треугольником выделялось окно, затянутое пузырём, и через него в комнату протекал мутноватый свет, неровной лужицей разливаясь по дощатому полу. С потолочной балки над головой свисал пучок остро пахнущей свежесорванной травы. Птица подняла руку, не достала и подпрыгнула, чтобы мазнуть пальцами. Сразу же потянула палец в рот: порезала о край травинки.

— Пойдём, Птиц, нет его здесь.

Вену было неуютно до крайности, хотя он не смог бы объяснить, в чём именно дело. Просто ощущалось неправильным — стоять в этом пустом доме… тем более — трогать что-то. Да ещё Птица вела себя так, будто ей ещё и десяти нет. Вену иногда казалось, что она и не собирается меняться вовсе, ни к двадцати годам, ни к тридцати.