Рэй Брэдбери - О скитаньях вечных и о Земле

– Ну вот что. – Элен вскинула голову и решительным шагом пошла прочь из аптеки. – Сейчас я возьму такси, и мы все отправимся по домам. Я вовсе не намерена потом разыскивать по всей округе твой труп, Лавиния. Тот человек замышляет недоброе. С какой это стати он про тебя расспрашивал? Может, ты хочешь, чтобы в следующий раз в овраге нашли тебя?

– Это был самый обыкновенный человек, – возразила Лавиния, медленно повернулась и обвела взглядом вечерний город.

– Фрэнк Диллон тоже человек, но, может быть, как раз он-то и есть Душегуб.

Тут они заметили, что Франсина не вышла из аптеки вместе с ними, оглянулись и увидели ее в дверях.

– Я заставила хозяина описать мне того человека, – сказала она. – Расспросила, какой он с виду. Говорит, нездешний, в темном костюме. Какой-то бледный и худой.

– Все мы с перепугу невесть чего навыдумывали, – сказала Лавиния. – Не поеду я ни в каком такси, и не уговаривайте меня. Если уж мне суждено стать следующей жертвой – что ж, так тому и быть. Жизнь вообще слишком скучна и однообразна, особенно для девицы тридцати трех лет от роду, так что уж не мешайте мне хоть на этот раз поволноваться. Да и вообще это глупо. Я вовсе не красивая.

– Ты очень красивая, Лавиния. Ты красивей всех в городе, да еще теперь, когда Элизабет… – Франсина запнулась. – Просто ты чересчур гордая. Будь ты хоть немножко посговорчивей, ты бы уже давным-давно вышла замуж!

– Перестань хныкать, Франсина! Вот и касса. Я плачу сорок один цент и иду смотреть Чарли Чаплина. Если вам нужно такси – пожалуйста, поезжайте. Я посмотрю фильм и отлично дойду одна.

– Лавиния, ты с ума сошла! Мы не оставим тебя тут делать глупости.

Они вошли в кинотеатр.

Первый сеанс уже окончился, в тускло освещенном зале народу было немного. Три подруги уселись в среднем ряду, вокруг пахло лаком – должно быть, недавно протирали медные дверные ручки; и тут из-за выцветшей красной бархатной портьеры вышел хозяин и объявил:

– Полиция просила нас закончить сегодня пораньше, чтобы все могли прийти домой не слишком поздно. Поэтому мы не будем показывать хронику и сейчас же пускаем фильм. Сеанс окончится в одиннадцать часов. Всем советуют – идите прямо домой, не задерживайтесь на улицах.

– Это он говорит специально для нас, Лавиния, – прошептала Франсина.

Свет погас. Ожил экран.

– Лавиния, – шепнула Элен.

– Что?

– Когда мы сюда входили, улицу переходил мужчина в темном костюме. Он только что вошел в зал и сидит сейчас за нами.

– Ох, Элен!

– Прямо за нами?

Одна за другой все три оглянулись.

Они увидели незнакомое лицо, совсем белое в жутком неверном отсвете серебристого экрана. Казалось, в темноте над ними нависли лица всех мужчин на свете.

– Я позову управляющего! – И Элен пошла к выходу. – Остановите фильм! Зажгите свет!

– Элен, вернись! – крикнула Лавиния и встала.

Они поставили на столик пустые стаканы из-под содовой и, смеясь, слизнули ванильные усики от мороженого.

– Вот видите, как глупо получилось, – сказала Лавиния. – Подняли такой шум из ничего. Ужасно неудобно!

– Ну, я виновата, – тихонько отозвалась Элен. Часы показывали уже половину двенадцатого. Три подруги вышли из темного кинотеатра, смеясь над Элен, с ними высыпали остальные зрители и зрительницы и заспешили кто куда, в неизвестность. Элен тоже пыталась смеяться над собой.

– Ты только представь себе, Элен: бежишь по проходу и кричишь: «Свет! Дайте свет!» Я подумала – сейчас умру. А каково тому бедняге!

– Он – брат управляющего, приехал из Расина.

– Я же извинилась, – возразила Элен, глядя на потолок, где все вертелся, вертелся и разгонял теплый ночной воздух огромный вентилятор, вновь и вновь обдавая их запахом ванили, мяты и креозота.

– Не надо нам было задерживаться тут, пить эту содовую. Ведь полиция предупреждала.

– Да ну ее, полицию! – засмеялась Лавиния. – Ничего я не боюсь. Душегуб уже, наверно, за тысячи миль отсюда. Он теперь не скоро вернется, а как явится снова, полиция его тут же сцапает, вот увидите. Правда, фильм чудесный?

Улицы были пусты – легковые машины и фургоны, грузовики и людей словно метлой вымело. В витринах небольшого универсального магазина еще горели огни, а согретые ярким светом восковые манекены протягивали розовые восковые руки, выставляя напоказ пальцы, унизанные перстнями с голубовато-белыми бриллиантами, или задирали оранжевые восковые ноги, привлекая взгляд прохожего к чулкам и подвязкам. Жаркие, синего стекла, глаза манекенов провожали девушек, а они шли по улице, пустой, как русло высохшей реки, и их отражения мерцали в окнах, точно водоросли, расцветающие в темных волнах.

– Как вы думаете, если мы закричим, они прибегут к нам на помощь?

– Кто?

– Ну, публика эта, из витрин…

– Ох, Франсина!

– Не знаю…

В витринах стояла тысяча мужчин и женщин, застывших и молчаливых, а на улице они были только втроем, и стук их каблуков по спекшемуся асфальту пробуждал резкое эхо, точно вдогонку трещали выстрелы.

Красная неоновая вывеска тускло мигала в темноте и, когда они проходили мимо, зажужжала, как умирающее насекомое.

Впереди лежали улицы – белые, спекшиеся. Справа и слева над тремя хрупкими женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил густую листву лишь на самых макушках. С остроконечной башни здания суда показалось бы – летят по улице три пушинки одуванчика.

– Сперва мы проводим тебя, Франсина.

– Нет, я провожу вас.

– Не глупи, – возразила Лавиния. – Твой Электрик-парк – это такая даль. Проводишь меня, а потом тебе придется возвращаться домой через овраг. Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть один листочек, у тебя будет разрыв сердца.

– Что ж, тогда я останусь ночевать у тебя, Лавиния, – сказала Франсина. – Ведь из всех нас ты самая хорошенькая.

Так они шли, двигаясь, будто три стройных и нарядных манекена, по залитому лунным светом морю зеленых лужаек и асфальта, и Лавиния приглядывалась к черным деревьям, что проплывали по обе стороны от них, прислушивалась к голосам подруг – они негромко болтали и пытались даже смеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась бегом – и все-таки еле плелась, и все стремительно неслось куда-то, и все казалось раскаленным добела и жгучим, как снег.

– Давайте петь, – предложила Лавиния. И они запели «Свети, свети, осенняя луна…». Они шли, взявшись под руки, не оглядываясь назад, и задумчиво, вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за день асфальт понемногу остывает у них под ногами.

– Слушайте! – сказала Лавиния.

Они прислушались к летней ночи. Стрекотали сверчки, вдалеке часы на здании суда пробили без четверти двенадцать.